23 февраля 2017 года, аккурат в День защитника Отечества, в мини-отеле «Старя Вена», что на Малой Морской улице, состоялся творческий вечер санкт-петербургских поэтов Дмитриев Григорьевых.
«Постойте, — скажет читатель, хоть сколько-нибудь осведомленный в современной петербургской поэзии, — почему Дмитриев? Насколько известно, Дмитрий Григорьев существует в единственном числе? Не спутали ли его с каким-либо иным Григорьевым, благо, фамилия не такая уж редкая?»
Таким же вопросом задавались и посетители «Старой Вены», которых было непривычно много. Литературные вечера обычно не отличаются обилием публики: приходят на них чаще всего друзья, родственники и враги выступающего поэта (а поскольку эти ипостаси в разных сочетаниях совмещаются, число слушателей редко превышает десяток).
На этот же раз угловая гостиная отеля, бережно хранящая в интерьере атмосферу начала прошлого века, была буквально забита публикой: сидели на подоконниках и ручках кресел, делили один стул на двоих, толпились в коридоре. Догадывались о розыгрыше, но ждали чуда. К чести организатора (которым в Старой Вене традиционно выступает Арсен Мирзаев) и самого поэта (поэтов), и розыгрыш удался, и чудо случилось — чудо настоящей поэзии.
Гостей встретил Дмитрий Анатольевич Григорьев — в изысканном бархатном пиджаке и с бабочкой, длинными волосами, аккуратно собранными в гламурный хвостик, с деликатными манерами петербургского интеллигента в третьем поколении. Некоторая нарочитость образа лишь подчеркивала искренность и подлинность прочитанных стихов, после которых слушатели просто молчали, не рискуя даже аплодировать, чтобы не нарушать звенящую тишину.
Впервые был озвучен автором цикл стихов «Синявино: обратный отсчет», опубликованный пока только на Фейсбуке и написанный в жанре лирического дневника, когда-то очень популярном в Японии (вспомним «Кости, белеющие в поле» Мацуо Басё). Из чередования небольших зарисовок в прозе и стихов возникала картина первого детского еще столкновения с памятью о войне. Когда она, эта недавняя тогда еще война, прорастала ржавым железом на дачном участке, в лесу, на озерном берегу… И как это железо, как как ландыши сквозь тела, «ставшие глиной-песком» в стихах сквозь мальчишеский восторг перед находкой немецкого пулемета прорастает взрослая боль и за павших, и за тех, кто «собирает останки войны, чтобы ими накормить вечность».
Григорьев всегда умеет на самые трагические события посмотреть с высоты неба — и тогда самолёт бросающий на землю «черные мешки смертей», становится детским рисунком, в углу которого остается след от маленьких пальцев — как обещание новой возрожденной жизни…
Наверное, именно это умение смотреть на мир сразу издалека и вблизи, рассмотреть крохотную деталь — и потом из нее внезапно пружиной раскрутить всю вселенную — и отличает поэзию Дмитрия Григорьева. Простите, — Григорьевых, ведь был еще и второй!
Он явился с распущенной гривой старого хиппи, в джинсовой куртке, увешанной значками и наградами (кстати, не бутафорскими: Григорьев работал в зоне чернобыльской катастрофы), и в воздухе повеяло сладким дымком Гоа. Этот Дима Григорьев — веселый стопщик, вечных тусовщик, у которого «глаза из дыма и голова из сосны», исколесивший Индию, поднимавшийся в Гималайские горы и куривший вместе с отшельниками под старым баньяном — читал другие стихи.
Впрочем, другие ли? Ведь в них та же удивительная способность превращать в поэзию всё: от старого шкафа до тестов Фейсбука, от утренней каши до саамских легенд, от теленовостей до фуры дальнобойщика, в кузове которой «скоропортящийся продукт: большие пачки замороженного времени». Так что к концу вечера два Григорьевых снова легко слились в одного — принимавшего аплодисменты и восхищение.
Фото: Vlil Alex