Между преступлением и наказанием

Вероника Кунгурцева, Михаил Однобибл. Киномеханика
М.: Городец, 2018

Честно говоря, идентичность М. Однобибла, чью кафкианскую «Очередь» все обсуждали в прошлом году, до сих пор вызывает у меня сомнения — не реинкарнация ли это затейницы и сказочницы Вероники Кунгурцевой? В любом случае, скучать не приходится — перед нами детектив, менее всего похожий на детектив.

Хотя формальные приметы жанра соблюдены даже нарочито. Есть целых три убийства плюс даже один суицид. В интересном месте — Сочи, «слепом аппендиците, куда набивается всякая шелуха» (и время не самое банальное, кстати, советский 1975-й год). Пара убийств нормальные, одно не без экзотинки, с участием гусениц — «червей гигантской величины: двенадцатисантиметровые, с двумя огромными голубыми глазами на затылке, смотрящими, как уверяют особо впечатлительные граждане, в самую душу». Да и атмосфера расследования классическая, почти как у Агаты Кристи, где все на виду, в почти замкнутом помещении (за поминальным столом), и все подозревают друг друга.

Но необычное начинается тут же, оно — изначально. Взять хотя бы расследователя, он же главный герой — сбежавшего зэка Марата: «пресная жизнь, мирное небо, центральное отопление, гарантированные стол и кров — душно». Или его учителя, почти дзэнского наставника» — «старшего заключенного» в «Учреждении».

А как они разговаривают, зэк, курортные уголовники, их дамы, местные? «Я позволил себе гораздо более официальный тон, чем того заслуживает дело, которое меня сюда привело, хотя тот факт, что мы с Захар Трофимычем едва знакомы, наверное, меня извиняет. Я даже не знаю, вспомнит ли он о моем существовании, да и стоит ли ему напоминать, если моя просьба к нему — такой пустяк, то мы спокойно могли бы уладить дело в его отсутствие». Достоевское уничижение паче гордости, музилевское многословие и — кафкианская логика анализа отношений, взглядов на анализ отношений, своего анализа взглядов на анализ... «Очередь», этакий «Процесс» и «Замок» по-русски, заложили стандарт, который действует и — развивается.

Потому что летят 400 страниц, а ведь не поймешь толком — за что хочет мстить зэк, почему убегает из тюрем даже на костылях, почему безропотно в них возвращается. Понять сложно, хочется, но — логика тут своя. Логика, структурирующая сюжет и текст. Не просто навязывающая себя, а этак сплевывающая сквозь зубный скол урки — будет так, салага, смирись, как говорится, гордый человек. И ведь читаешь дальше, хотя давно понятно — катарсисом тут и отдаленно не пахнет.

А зэки и менты не зря описаны ярче мирных жителей. Если «Очередь» отрабатывала обычную в общем-то кафкианскую тему бюрократии, ее абсурда и насилия, то «Киномеханика» уже нюансирует, рисует мир между двумя губками тисков, насилия официального и уголовного. «Старший инструктор Петрик утверждал, что такие, как они, находятся между блюстителями и нарушителями порядка. От первых уклоняешься в тень, от вторых выходишь на свет. Справа многоголовая Система, слева уголовники — не поймешь, кто хитрей и опасней». Человек зажат между преступлением и наказанием, одинаково бесправен везде.

На сочинском солнце, под безжалостным микроскопом Кунгурцевой-Однобибла это видно так, что режет глаз.