Эдуард Веркин. Остров Сахалин
М.: Эксмо, 2018
Нет человека, который был бы как Остров, сам по себе: каждый человек есть часть Материка, часть Суши; и если Волной снесет в море береговой Утес, меньше станет Европа, и также, если смоет край Мыса или разрушит Замок твой или Друга твоего; смерть каждого Человека умаляет и меня, ибо я един со всем Человечеством, а потому не спрашивай никогда, по ком звонит Колокол:он звонит по Тебе.
Джон Донн
Говорить о том, что книга Веркина «взорвала» интернет нет нужды, мы все видели, как за последние два месяца о малотиражном, плохо продающемся издании узнали буквально все читатели современной русской литературы, высказались ведущие критики и обозреватели. Бумажный тираж раскуплен, неизбежно последуют допечатки.
Почему так случилось? Вероятно прежде всего потому, что эмоциональный потенциал текста очень высок. Дочитавшему до кульминации трудно прийти в себя после нокаутирующего финала повествования, тем более, что следующий за ним эпилог заставляет перелистнуть к началу и перечитать, лишь тогда происходящее становится на свои места.
А все начиналось привычно: казалось, перед нами очередной постапокалиптический роман, не лишенный литературных достоинств и аллюзий, острой критики нацизма, приключений, перекличек с книгой Чехова и едких описаний быта провинциальных чиновников.
Но постепенно ткань реальности начинала рваться, героиня путала названия и фамилии, строки любимого стихотворения, выкидывала (три раза) талисман — кусочек драгоценного рения — чтобы он снова оказывался у нее в кармане, а ее спутник вдруг оказывался в нужном месте, чтобы спасти ситуацию. Объяснение этому безобразию поначалу кажется чем-то средним между детским лепетом и издевательством: «Я спросила, откуда он понял, что мы с Ершом отправились именно в “Легкий воздух”, но Артем так толком и не ответил, пожал плечами, а Чек хмыкнул и заявил, что во времена седовласого Пелея это называлось Бог из Машины». Большая часть рецензентов списала неувязки на халтурную редактуру, однако тут дело интереснее. Первая и основная часть повествования представляет из себя книгу, написанную героиней по результатам злоключений на острове. «Я очень рассчитывал на ваши сахалинские впечатления... А у вас беллетристика», — сожалеет профессор Ода. То есть Сирень, как зовут героиню, оказывается ненадежной рассказчицей, не только описывающей собственные злоключения, но и добавляющей недостающие логические связки от лица других персонажей, с которыми ей удалось побеседовать, хотя большая часть этих свидетелей уже физически дать «показания».
Важно понимать, что вся книга написана от первого лица, а не от лица безупречного, всевидящего автора. В такой ситуации читателю самому приходится отвечать на вопрос, где тут правда, где ложь, о чем недоговорила героиня, откуда, наконец, через девять месяцев после путешествия у нее появился ребенок.
И тут начинается самое интересное. Если все произошедшее должно быть подвергнуто сомнению, может быть, стоит подумать, о чем вообще эта книга? Об Апокалипсисе? Зачем тогда в эпилоге пророчество о внуке героини, наследовавшем (очевидно, беспорочно) чувство «абсолютного равновесия» отца, того самого «бога из машины»? Почему повествование из провинциального слешера вдруг превращается в высокую трагедию? К чему обращение к Высшей инстанции: «Или я слишком устал, чтобы бояться? Когда ты не боишься, это значит все. Но я устал бояться. Я не знал, что делать. Я хотел лечь на дно лодки и лежать. Хотел спать. Жить хотел. И они, они тоже хотели жить. Мы все хотели жить. Господи, посмотри же на нас!»
Может быть, всё вот это вот к тому, чтобы привести к нехитрому выводу: перед нами не фантастический боевик, но Библия нового времени, повествующая о появлении Спасителя от лица Богородицы? А может быть и нет. Наверное, потому и нужно прочитать книгу, чтобы решить самому.