Андрей Иванов. Исповедь лунатика
М.: АСТ. Редакция Елены Шубиной, 2015
Герой «Скандинавской трилогии» («Путешествие Ханумана на Лолланд», «Бизар», «Исповедь лунатика») оголтело стремится из Прибалтики в Данию, затем в Норвегию. Проходит «все круги ада» пересыльных лагерей, психиатрических лечебниц, тюрем, побегов, нелегального существования у случайных, странных людей, жизнь с которыми, порой, ещё опаснее уголовного или какого угодно преследования.
Для того, чтобы у читателя не возникало вопросов отчего Женя Сидоров, которого в последнем романе соседи по тюремной камере зовут Андрюхой, так стремится на Запад, автор придумывает ему жуткую историю с «криминальным прошлым» в родной Эстонии, которую Иванов описывает такими чёрными красками, что становится страшно. Причём, не только за самого Андрея, неприкаянного русского, не нашедшего себе места в новом мононациональном государстве, но и за саму Эстонию, медленно идущую ко дну. Если, конечно, верить автору и следовать его изнаночной оптике. Которая позволяет не только проникнуть в суть явлений, но и, с помощью уточняющих описаний, растянуть мгновение.
В Дании и даже в Норвегии, впрочем, ничуть не лучше: благополучие — оно не для парий и отверженных, мечтающих о лучшей доле и вполне её заслуживающих. Даже если Дания или Норвегия для них не самоцель, но транзитные территории, попавшие по дороге к «счастью». Кто-то рядом с Андрюхой-Евгением-Юджином мечтает о Париже, кто об Амстердаме, кому-то вполне может хватит соседних Германии или Швеции, кого-то манит Мексика.
Иногда Иванов изображает «представителей официального мира», клерков и медсестёр, полицейских или соседей по хипарской коммуне. Тех, на кого распространяются блага «свободного мира». Они не выглядят привлекательно, мягко говоря. В лучшем случае — самопогруженные тюфяки, озабоченные лишь шопингом, в худшем — сомнамбулы и зомби, взаимодействовать с которыми попросту невозможно. И не то, чтобы персонажи из другого, «эмигрантского» лагеря выглядели бы более симпатичными (Иванов и тут не жалеет дёгтя), но они хотя бы живые. Нестандартные.
Нестандарт — во всех его смыслах, от некондиционности до стигматированности, едва ли не главное понятие не только для трёх романов «Скандинавской трилогии», но и для всех прочих книг Андрей Иванова, «таллиннского». К сожалению, за рамки всеобщей застандартизованности в современном мире можно выйти только ценой лишений и личной самоотверженной отверженности. Обездоленности.
Включение в социум автоматически лишает человека индивидуальности, а, значит, и жизненных сил, бытийного иммунитета. Вот почему так интересно перемещаться по этой галерее фриков, уголовников, больных и неприкаянных людей, страдающих за нас — тех, кто читает книги.
Страдание, порождаемое неумением интегрироваться в «обычную» жизнь здесь сродни виду творчества, едва ли не самого опасного и почти бесплодного, так как кто способен увидеть (и, тем более, передать) эманации запредельных, выведенных «за скобки года, из ворот тюрьмы» людей? Иногда они больше себя (и меня), иной раз меньше. Но они всегда непредсказуемы, сложны и не оправдывают наших ожиданий. Именно поэтому из них так и интересно вить сюжеты.
«Мои истории никого не веселили; в них ничего весёлого и не было; зато они помогали забыть о голоде, табаке и всемирной несправедливости...» (295)
Точнее, видеть (Иванов отменный визионер, равный если не Сведенборгу, то Фолкнеру) как могли бы развиваться те или иные характеры в предложенных обстоятельствах. Иванов преображается в своих героев едва ли не по системе Станиславского, собственным ливером и нутром переживая то, что могут чувствовать отверженные. Ему, безусловно веришь, настолько это преображение убедительно сделано. Однако, после того, когда отдашь должное мастерству и чёткости исполнения поставленных перед собой задач, невозможно не задуматься для чего Иванов льёт на свои страницы мёртвую воду... причём в исключительном каком-то количестве.
«...они слушали, пожевывая спички, напряжённые лица, задумчивость. Забытьё — это всё, что я мог им дать; словесный анестетик, хуже которого только терзание плоти. Но если терзание может быть отрадным, тем более для истощённого духа, потому что в преодолении боли есть удовлетворение и даже азарт — вытерпеть и превзойти боль, то застывшую на дне сердца муть не срыгнуть, не разбавить, не взболтать и не обесцветить. Она не тронется вверх, как капля испорченного термостата, чем бы ты себя не разогревал; она не убудет, пока не разобьёшь себя, как сосуд...» (309)
Правильнее было бы удивиться тому, как эта самая мёртвая вода депрессии и душевной смуты, помноженной на хроническое телесное неблагополучие, на выходе преображается в хрустали чистейшей живой воды, помогающей читателю жить и работать со своей собственной жизнью. Хотя бы и на время чтения этой монументальной трилогии.
«Я — спичка, которая обожжёт твои пальцы...» (293)
Кто-то (Василий Владимирский) написал, что «генеральная тема прозы Андрея Иванова — эмиграция», однако, поскольку Андрей — художник универсальный (и модернистский) хотелось бы взять шире: главная тема его — экзистенциальный транзит, поскольку, с одной стороны, «весь мир чужбина нам и горек хлеб», а так же «дайте мне другой глобус», но, с другой, «путешествие его не изменило, потому что в дорогу он брал самого себя...»
Герою Андрея, как бы он не назывался, нигде не может быть хорошо, поскольку главная авторская претензия — не к государственному устройству России или Эстонии, или отвергнувшим его Норвегии и Дании, она — к самому строю современной жизни, как бы не дающей человеку выбора. По Иванову, нет более дилеммы «пан или пропал»: поскольку только пропадание позволяет ощущать жизнь как жизнь, а не как белковое существование.
«Годы спустя я встретил его отца в коридоре дурдома, он был невменяем, у него была какая-то трясучка; я не стал спрашивать, что стало с его сыном — я почему-то был уверен, что он уехал в Россию... потому что всё это ничтожно... квартиры, машины, металл, банки, цистерны, скважины, трубопроводы... Во мне и в каждом намного больше необъяснимого, таинственного, бесценного... Деньги, карьера — кал по сравнению с чудесами, которые ты можешь вызвать внутренним извержением. Я всегда знал и помню, что способен на такое, о чём никто и помыслить не может...» (469-470)
Поначалу кажется, что Иванов безнадёжно увяз в бездорожье девяностых (растянувшихся, из-за скитаний по Скандинавии до середины нулевых) и смотрит лишь в прошлое (тем более, что будущее всегда проблематично, а для персонажей трилогии и будущего никакого быть не может). Однако, странным образом, именно эта навязчивая, порой, ретроспективность и внимание к «уходящей натуре» (таких как Хануман или Дангуоле больше не делают) позволяет Андрею опережать своё кризисное, в том числе и точки зрения «проблем гуманизма», время. Становиться художником будущего.
Удивительная, конечно, эволюция от Гюго и Чехова к какому-то новому, на глазах складывающемуся антропологическому раскладу. Постимперскому. Постиндустриальному. Не традиционная «милость к падшим», но трезвое осознание человеческой природы, в которой нет и не может быть падших и тех, кто над ними. Но — только живые и мёртвые.
Ранее в рубрике «Из блогов»:
• Галина Юзефович о том, кто страдает от интернет-пиратства
• Дмитрий Бавильский о романе Уилки Коллинза «Лунный камень» в переводе Мариэтты Шагинян
• Михаил Савеличев. «Фонтаны рая» Артура Кларка
• Андрей Рубанов о романе Шамиля Идиатуллина «Город Брежнев»
• Дмитрий Бавильский о романе Михаила Гиголашвили «Тайный год»
• Swgold: Сага о кольце. О романе Р. Хайнлайна «Между планетами»
• Юлия Зонис о романе Яны Дубинянской «Свое время»
• Николай Желунов. Сжирают ли литературные конкурсы молодых авторов?
• Дмитрий Бавильский о воспоминаниях Ильи Эренбурга в 6 частях «Люди, годы, жизнь»
• Михаил Сапитон о книге Александра Пиперски «Конструирование языков. От эсперанто до дотракийского»
• Станислав Бескаравайный о романе Вячеслава Рыбакова «На мохнатой спине»
• Екатерина Доброхотова-Майкова. Паровоз Стивенсона
• Наталия Осояну о романе Адриана Чайковски «Children of Time» («Дети времени»)
• Дмитрий Бавильский. «Высокий замок». Воспоминания Станислава Лема в переводе Евгения Вайсброта
• Swgold: Опус № 67. О романе Р. Хайнлайна «Красная планета»
• Станислав Бескаравайный о книге Алексея Иванова «Вилы»
• Наталия Осояну о романе Йена Макдональда «Новая Луна»
• Владимир Данихнов об антологии «Самая страшная книга 2016»
• Дмитрий Бавильский о романе Антонии Байетт «Детская книга» в переводе Татьяны Боровиковой
• Наталия Осояну о дилогии Кэтрин М. Валенте «Сказки сироты»
• Михаил Сапитон о романе Джонатана Литтелла «Благоволительницы»
• Swgold: Бомбардир из поднебесья. О романе Р.Хайнлайна «Космический кадет»
• Дмитрий Бавильский о сборнике «эпистолярных» новелл Джейн Остин «Любовь и дружба»
• Юрий Поворозник. «Американские боги»: что нужно знать перед просмотром сериала
• Михаил Сапитон о романе Ханьи Янагихары «Маленькая жизнь»
• Сергей Соболев. Олаф Стэплдон как зеркало научной фантастики ХХ века
• Дмитрий Бавильский о романе Джейн Остин «Мэнсфилд-парк» в переводе Раисы Облонской
• Swgold: Первая юношеская. О романе Р.Хайнлайна «Ракетный корабль «Галилей»
• Маша Звездецкая. Совы не то, чем они кажутся. О романе Василия Мидянина «Повелители новостей»
• Swgold: Вселенная. Жизнь. Здравый смысл. О романе Р.Хайнлайна «Пасынки вселенной»
• Дмитрий Бавильский о книге Антонии Байетт «Ангелы и насекомые»
• Екатерина Доброхотова-Майкова. Почтовые лошади межгалактических трасс