Фрэнсис Скотт Фицджеральд. Новые мелодии печальных оркестров
М.: Азбука-Аттикус. СПб.: Азбука, 2012
Чёртова дюжина рассказов в переводе Людмилы Бриловой и Сергея Сухарева вполне тянет на тринадцать романов, настолько они объёмные, сюжетные и законченные высказывания.
Точнее всего будет сравнить эту подборку с виниловой пластинкой или компакт-диском — с тем, что во времена моей молодости называлось «альбомом»: технологически и структурно законченной сущности одномоментного выпуска, способа творческой отчётности, объединённой единой идеей, «звучками».
Понятно же, что у Фицджеральда рассказов много, поэтому можно сделать сразу несколько подборок, «настроенческих» или «тематических», тем более, что на клапанах издательство обещает и другие сборники коротких текстов писателя.
В этом же царит добродушие и «вера в будущее», лучезарный оптимизм человека, поймавшего бога за бороду: новеллы здесь датированы самым успешными годами в карьере Фицджеральда — то есть самым счастливым его периодом, ведь Фрэнсис Скотт именно что карьеру делал, чтобы, понимаешь, из грязи в князи.
Составитель, вероятнее всего (несколько текстов не датированы) руководствовался хронологической последовательностью: открывается сборник рассказом «Кости, кастет и гитара» (1923) и заканчивается «Лестницей Иакова» (1926), поскольку внутри-то есть опусы сделанные по самым разным жанровым моделям — от притчи и даже сказки до классической «любовной истории» или такого жизнестойкого поджанра как «американец в Париже».
Ну, то есть, люди разные, декорации не повторяются (разные города Америки и Европы), структурные модели, требующие разной длины дыхания, почти обязательный щелчок переключателя в конце с новой информацией, в корне меняющей расстановку сил и, таким образом, радикально перещёлкивающей смысл происходящего. Особенно эффектно это происходит в «Чего нет в путеводителе» и в «Незрелом супружестве», но ощущение после всех этих сториз остаётся одинаковым - стойкое послевкусие.
Даже на следующий день оборачиваешься назад, вспоминая рассказы, прочитанные на ночь.
Неоднократно ловил себя на отчётливых визуальных откликах, напоминающих стилизованное кино про «эпоху джаза».
Фицджеральд, порой любящий подпустить «вскрытие приёма» кинематографической природы своих нарративов и не скрывает: уже в первом рассказе сборника он так и говорит, словно бы обозначая специфику своих притязаний: «Будь мой рассказ фильмом (надеюсь, со временем это осуществится), я снимал бы без устали, пока можно; я приблизил бы камеру и снял сзади шею девушки, жёлтый пушок под границей волос, снял бы щёки и руки — тёплый цвет её кожи; мне ведь нравится воображать её спящей, - наверное, и вы в юные дни спали точно так же…»
Фицджеральд нечасто обращается напрямую к читателю, предпочитая показывать, а не рассказывать ситуацию с помощью тщательно отобранных деталей и ключевых моментов (совсем как Джотто).
Хотя рассказчик он обаятельный и, несмотря на видимую трепетность, весьма волевой, впрочем грубая изнанка идей и их воплощения обязательно спрятана под разноцветным сиропом и блёстками.
После «Новых мелодий печальных оркестров» я сразу взял том «Полного собрания рассказов» Ирвина Шоу и у него с первых же страниц попёрли концентрированные «насилие и эротика», напополам с социальными проблемами, «эротика и насилие», сгущённые до плевка беспризорника махоркой, тогда как у Фицджеральда одна сплошная глянцевость.
Назавтра вспоминаешь сюжет как фильм или же сон, а на послезавтра, когда садишься за дневник читателя, уже и не вспомнишь, что там было в самых разных рассказах, расплываются они, точно заплаканные.
Расползаются, перед тем как побледнеть и окончательно стереться, заместившись самым последним из прочитанного.
Но в момент чтения держат, пока не дочитаешь, не уснёшь — и построено с безошибочным расчётом и попасть можно в такие дома и кабинеты, куда никогда не проникнешь.
Я не сразу обратил внимание на эту фундаментальную общность, объединяющую практически все тексты сборника, за исключением одного — лишь «Этого нет в путеводителе» рассказывает историю «обычных» людей: муж (домашний тиран, агрессивная алкашня и немотивированный деспот) везёт жену из Америки в Париж, чтобы попытаться начать во Франции, где воевал когда-то, новую жизнь, но по дороге смывается из поезда, оставив жену без денег и даже начального знания языка…
Девушка выходит на парижский перрон и не знает, куда ей идти дальше (мой вечный страх, кстати: Фицджеральд тем особенно хорош, что пользуется только архетипическими ситуациями, которые мгновенно липнут к психике)…
Во всех других историях задействованы богатые и очень богатые люди; в части новелл они выясняют собственные проблемы среди ровни, но в большинстве сюжетов сильный бедняк завоёвывает (отвоёвывает) своё место в мире такого симпатичного чистогана.
Особенно нагляден в этом смысле рассказ «Любовь в ночи».
В нём русский князь Вэл сначала кутит в Ницце, подобно всем другим православным с деньгами, после войны и революции лишается всех денег и работает в Ницце таксистом, чтобы встретить там любовь своей юности и, через неё вернуть если не богатство, то богатый (беззаботный, сытный, привлекательный, вызывающий зависть) образ жизни.
Эта коллизия повторяется из раза в раз (кто это сказал, что у писателя есть одной история, рассказанная неоднократно? Фицджеральд и сказал) под разными углами зрения — и если что-то действительно волнует Фрэнсиса Скотта, так это именно диалектика «из грязи в князи» и обратно.
Американская духовность (особенно на фоне нашей, соборной) предметна и конкретна (недавно рассуждал об этом в связи с публикацией мемуаров Филипа Гласса), из-за чего и кажется отечественному читателю поверхностной, прямолинейной и несколько, что ли, наивной.
Люди с деньгами и, значит, властью завораживают - про них интересно узнать нечто новое, раннее непонятное, ещё увлекательнее попытаться проникнуть в суть "технологической цепочки", приводящей к богатству или же свидетельствующей об особенных проблемах людей, сидящих на золотых унитазах.
Этими рассказами Фицджеральд, писатель приятный во всех отношениях, обслуживает (формулирует и описывает) сразу несколько важнейших обывательских потребностей, способных сделать его рассказы привлекательными даже при непредсказуемом (например, при переводе из одного культурного контекста в другой) сбое сюжета.
Во-первых, приятно же, что богатые тоже плачут.
Во-вторых, сказка о волшебных чертогах вырывает читателя из окружающей действительности.
Тем более, если всё сделано для того, чтобы потребитель примерил декорации и обстоятельства на себя.
Состоятельность, однако, важна не сама по себе, но как возможность самоосуществления — в рассказе «По твоему и по моему» главной претензией бизнес-партнера к гениальному Генри Маккомасу было то, что он приходит в контору в половине одиннадцатого.
Поддавшись уговорам жены (она находилась под явным влиянием бизнес-партнера и давила на мужа), Маккомас начал вкалывать по правилам, из-за чего его и разбил паралич.
Но ещё задолго до болезни, Маккомас совершенно потерял вкус к жизни. Он попросту не высыпался.
«В жизнь Генри Маккомаса вошёл новый порядок. По утрам Стелла будила его в восемь и ещё пятнадцать минут он лежал в невольной прострации, словно организм не понимал отказа от привычек, укоренившихся за последние десять лет…
…Доходы росли, Стелла водворилась в доме на Лонг-Айденде и впервые за долгие годы казалась совершенно довольной существованием, однако у Генри Маккомаса всё больше отказывали нервы. Прежде всего, он не высыпался; его организм жаждал сна, но утром, когда сон самый сладкий, претерпевал насильственное возвращение к действительности. Несмотря на материальный успех, Генри не забывал о том, что живёт не своей жизнью…»
После реабилитации, когда бизнес-партнер, выкупив долю, сгинул в безбрежности, Генри Маккомас затеял новое дело, в котором уже ни от кого не зависел и поэтому мог вести себя максимально комфортно.
Нужно ли говорить, что именно в этом бизнесе он и достиг небывалых успехов?
«Тем не менее факт остаётся фактом. Под защитой большого, ленивого тела Генри Маккомаса обреталась нервная система, похожая на тончайшие, туго натянутые струны. Три-четыре часа в день, при должном отдыхе, она работала превосходно, однако, стоило хоть немного превысить допустимую норму утомления, и механизм ломался…»
Ранее в рубрике «Из блогов»:
• Роман Демидов о романе Адама Робертса «The Real-Town Murders»
• Генри Лайон Олди. Краткий обзор творчества Кристофера Мура
• Шамиль Идиатуллин о романе Василия Щепетнёва «Чёрная земля»
• Михаил Савеличев. Внешний блок счастья, или скучают ли киборги о совести
• Дмитрий Бавильский о сборнике рассказов и повестей Антонии С. Байетт «Призраки и художники»
• Василий Владимирский о рекламе и продвижении
• Генри Лайон Олди о романе Джеффа Вандермеера «Борн»
• Роман Демидов о книге Адама Робертса «Yellow Blue Tibia»
• Михаил Савеличев. Эвтаназия просвещения, или О безусловной пользе избыточного знания
• Ольга Журавская. Высокая литература. О романе Кадзуо Исигуро «Не отпускай меня»
• Станислав Бескаравайный о романе «Видоизмененный углерод» Ричард Морган
• Шамиль Идиатуллин о романе Евгения Филенко «Бумеранг на один бросок»
• Дмитрий Бавильский о «Золотом осле» Апулея в переводе Михаила Кузмина
• Персональные «книжные итоги» 2017 года Галины Юзефович
• Ася Михеева о романе Рассела Д. Джонса «Люди по эту сторону»
• Шамиль Идиатуллин о романе Дэна Симмонса «Террор»
• Виталий Каплан о романе Шамиля Идиатуллина «Город Брежнев». Мир, в котором душно
• Михаил Савеличев. Weird Fiction, или О пользе ярлыков
• Шамиль Идиатуллин о романе Дмитрия Быкова «ЖД»
• Дмитрий Бавильский об «Исповеди лунатика» Андрея Иванова
• Галина Юзефович о том, кто страдает от интернет-пиратства
• Дмитрий Бавильский о романе Уилки Коллинза «Лунный камень» в переводе Мариэтты Шагинян
• Михаил Савеличев. «Фонтаны рая» Артура Кларка
• Андрей Рубанов о романе Шамиля Идиатуллина «Город Брежнев»
• Дмитрий Бавильский о романе Михаила Гиголашвили «Тайный год»
• Swgold: Сага о кольце. О романе Р. Хайнлайна «Между планетами»
• Юлия Зонис о романе Яны Дубинянской «Свое время»
• Николай Желунов. Сжирают ли литературные конкурсы молодых авторов?
• Дмитрий Бавильский о воспоминаниях Ильи Эренбурга в 6 частях «Люди, годы, жизнь»
• Михаил Сапитон о книге Александра Пиперски «Конструирование языков. От эсперанто до дотракийского»
• Станислав Бескаравайный о романе Вячеслава Рыбакова «На мохнатой спине»
• Екатерина Доброхотова-Майкова. Паровоз Стивенсона
• Наталия Осояну о романе Адриана Чайковски «Children of Time» («Дети времени»)
• Дмитрий Бавильский. «Высокий замок». Воспоминания Станислава Лема в переводе Евгения Вайсброта
• Swgold: Опус № 67. О романе Р. Хайнлайна «Красная планета»
• Станислав Бескаравайный о книге Алексея Иванова «Вилы»
• Наталия Осояну о романе Йена Макдональда «Новая Луна»
• Владимир Данихнов об антологии «Самая страшная книга 2016»
• Дмитрий Бавильский о романе Антонии Байетт «Детская книга» в переводе Татьяны Боровиковой
• Наталия Осояну о дилогии Кэтрин М. Валенте «Сказки сироты»
• Михаил Сапитон о романе Джонатана Литтелла «Благоволительницы»
• Swgold: Бомбардир из поднебесья. О романе Р.Хайнлайна «Космический кадет»
• Дмитрий Бавильский о сборнике «эпистолярных» новелл Джейн Остин «Любовь и дружба»
• Юрий Поворозник. «Американские боги»: что нужно знать перед просмотром сериала
• Михаил Сапитон о романе Ханьи Янагихары «Маленькая жизнь»
• Сергей Соболев. Олаф Стэплдон как зеркало научной фантастики ХХ века
• Дмитрий Бавильский о романе Джейн Остин «Мэнсфилд-парк» в переводе Раисы Облонской
• Swgold: Первая юношеская. О романе Р.Хайнлайна «Ракетный корабль «Галилей»
• Маша Звездецкая. Совы не то, чем они кажутся. О романе Василия Мидянина «Повелители новостей»
• Swgold: Вселенная. Жизнь. Здравый смысл. О романе Р.Хайнлайна «Пасынки вселенной»
• Дмитрий Бавильский о книге Антонии Байетт «Ангелы и насекомые»
• Екатерина Доброхотова-Майкова. Почтовые лошади межгалактических трасс