Больше, чем поэт

Яков Гордин. Гибель Пушкина. 1831-1836
СПб.: Издательство Пушкинского фонда, 2016

К формуле «Поэт в России больше, чем поэт» еще с середины 60-х заинтересованных читателей приучил недавно ушедший от нас Евгений Евтушенко. Можно относиться к ней со скепсисом и иронией, а то и с насмешкой, но, удивительное дело, берёшь в руки книгу Якова Гордина «Гибель Пушкина» и всё более убеждаешься в том, что, по крайней мере, к «нашему всему» она применима более чем.

Издательство «Пушкинского фонда» поступило крайне разумно (за что ему отдельная читательская благодарность!), издав, по сути, первую большую исследовательскую работу историка (оказавшуюся к тому же сразу блестящей!), которая до данного издания существовала исключительно в журнальном варианте. А попробуй-ка нынче сыщи июньский номер журнала «Звезда» аж за 1974 год. Разве что в Публичной библиотеке и найдётся — рядовые библиотеки, как помнится, больше двадцати лет журналы не хранят.

Так в чем же непреходящая ценность этой работы? Прежде всего, в последовательном и доказательном — все аргументы бесспорны! — разрушении въевшегося в общественное сознание стереотипа. Что такое в общественном сознании гибель Пушкина? Это неприятная, чтоб не сказать — неприличная для всякого русского человека история с Дантесом, закончившаяся гибельным выстрелом на Черной речке. Гордин же разворачивает перед нами долгую драму, длиной в шесть лет, даже не доводя своё исследование до финального 1837 года, обрывая его на 1836-м, когда всё уже становится ясным. Дальше — только тупик.

Гибель Пушкина — это не только его физическая гибель, это гораздо более серьёзная, глубинная история, связанная с общим течением всей русской истории. Весьма подробно, шаг за шагом (главы в книге — годы, от 1831 до 1836), показывает Гордин пробуждение в великом поэте великого исторического сознания, желания разобраться с тем, что происходило и с русским дворянством, и с государственным устройством России, и с закрепощенными народными массами, как в нём нарастает желание нащупать исторические рычаги, вершащие большую историю. А потом — и самому влиять на происходящее. И все непростые действия и манёвры Пушкина на этом пути. Но прежде всего надо было получить доступ к архивам, а это можно было сделать, только став официальным историографом. И он поступает на государственную службу, уже без всяких иллюзий, уже разочаровавшись в Николае I, но понимая, что этот шаг необходим, без него невозможна исследовательская работа. От «Истории села Горюхина» (1830) к «Истории Пугачева» (1833-34) и к царствованию и реформам Петра I (неоконченная «История Петра I», 1835) лежит путь Пушкина-исследователя.

Гордин, не педалируя, а только излагая с невероятной бережностью и точностью факты, соединяя их звеньями в цепь причинно-следственных связей, мастерски показывает, как Пушкин, помимо великого поэта (этот дар в нём с годами становится только мощнее, несмотря на нарастание издевательской травли так называемой литературной критики), постепенно приобретает все черты, присущие не просто одарённому писателю-популяризатору, а настоящему серьёзному историку-исследователю. Пушкина ранит уход с большой исторической сцены родового «высокого» дворянства, дробление в российском отсутствии института майората родовых имений. На смену родовому дворянству с начала VIII века начинают приходить «государевы люди», дворянство жалованное петровской Табелью о рангах, составившее тот самовоспроизводящийся класс российского косного чиновничества, которое мучает страну и поныне. «Бескрылый демон бюрократии», порождённый Петром I, пронизывает собой все государственные поры, тормозя и сводя на нет все усилия по прогрессивному переустройству общества.

Пушкин изучает историю военных поселений с их бесчеловечным устройством и неизбежными бунтами, а также механизмы стихийного народного бунта, «бессмысленного и беспощадного», на примере истории Пугачева. Его отношения с окружением императора, с людьми, принимающими решения, сложны, ему приходится хитрить, дипломатничать, порой принимать якобы покорную позу — еще один повод не только для злобной критики, но и для изменения отношений с близкими друзьями: так он теряет Петра Вяземского и не только его. Пушкин бесконечно пишет Бенкендорфу прошения в самых уважительных выражениях, сетует на своё бедственное (что чистая правда) положение, но в конце концов получает то, что нужно, к чему страстно желает иметь доступ: бесценные архивы. Вот первый признак настоящего исследователя: работа исключительно с первоисточниками, с документами.

Но и этого ему мало. Ему хочется влиять на ход истории, на действующую политику, а для этого нужна печать, нужна газета. Пушкин упорно бьётся за газету, но, увы, безрезультатно. Есть расхожее выражение «опередивший своё время». С гениями это сплошь и рядом. Случай Пушкина из этого числа. Как пишет Гордин, было много людей, его любивших, но не было вокруг его понимавших. Он безвылазно работал с архивами, а его называли «суетным лентяем». Выход журнала «Современник» тоже не спас дело, более того, кроме неуспеха принёс в 1836 году 9 000 рублей убытка. При пушкинских-то долгах! «В отличие от “Библиотеки для чтения”, имевшей тираж 5 000 экземпляров, “Современник” не старался развлекать публику. Он был совершенно серьёзен. Публике эта высокая серьёзность, эта историко-политическая проповедь была не нужна. <…> Перед ним лежала Россия, ввергнутая в темноту и страдание. И уязвлённая этим страданием душа его не знала покоя. Ему не довольно было грядущей славы в веках. Ему необходимо было помочь этой несчастной стране немедленно. Он стал политиком, историком, проповедником. <…> Он погиб не в борьбе с самодержавием и “светской чернью”. Он погиб в борьбе с русской историей, ход которой он пытался изменить».

Вот так заканчивается эта замечательная книга. Два слова об авторе. Если Гордин о Дельвиге пишет, что «он был умён спокойным ясным умом», то тоже самое можно сказать и про самого Гордина. Спокойный ясный ум, превосходный слог, делающий любое его исследование по политической истории России серьёзным, предельно информативным, увлекательным путешествием в нашу историю, увы, обычно с горькими выводами. А эта работа еще и дополнена обширным приложением прижизненной литературной критики Пушкина (более 120 страниц изощренных издевательств и злобствованья, даже прогрессивный В.Г.Белинский внёс свою лепту), читая которую понимаешь, что слово «травля» отнюдь не преувеличение.

Читать о Пушкине что бы то ни было всегда интересно. Но читать умную, превосходно написанную книгу о нём — просто читательский праздник, который советую пережить всем, любящим Пушкина и интересующимся российской историей.