Андрей Лях о фантастике. В Новый год к Новым горизонтам. Речь лауреата

Любой писатель, рано или поздно, задумывается о «любезной для него фигуре читателя», причем независимо от того, какие цели перед собой ставит этот автор — будь то сугубо коммерческий писака, штампующий на заказ поделки для смартфона в метро, или, скажем, раздираемый комплексами графоман. В любом случае он обращается к некой условной личности, успех у которой и есть мишень его честолюбия, а без писательского честолюбия, как известно, рука с пером не потянется к клавише пробела. И что самое главное, априори предполагается, что эта бессознательно предполагаемая, или сознательно вычисленная особа где-то присутствует в виде реальной целевой аудитории. А если вдруг ее нет? Пропала, вымерла, прах её дери?

Естественно, речь идет о фантастике. Г-н Переслегин утверждает, что мы вчистую потеряли читателя, которого имели в восемьдесят пятом. Тут невольно вспоминается мой любимец Джо Сильвер: «Вы говорите, что дело наше дрянь. Клянусь громом, вы даже не подозреваете, насколько оно плохо». Точно. Именно так он бы и выразился в нашем случае. Размыла какая-то эрозия славные читательские ряды, в том числе элиты, когорты избранных, эрудитов, воспитанных на классике, мастеров расшифровки эзопова языка. Ушли атланты, поддерживающие свод сообщества, которое АБС ласково именовали «сайнсфауной», канули, а смена не пришла.

Ладно, смахнём слезу и продолжим. Я ступаю на почву зыбкую, чтобы не сказать — гнилую: в чем разница между читателем фантастики и просто мэйнстримовским читателем? (Невольно хочется перефразировать Хэмингуэя — «Islands in mainstream», по аналогии с «Once upon a crime»). Гнилость в том, что дальше следует смертоубийственный вопрос: чем фантастика отличается от прочей литературы? Дрожь берет от одной мысли, сколько написано и сказано на эту тему, некоторые авторитеты даже премии получили. Однако, взявшись за гуж, пару банальностей сказать всё же придется.

Нет не-фантастики. В самом крутом и натуральном реализме всегда присутствует элемент вымысла — не ищите паспортных данных студента Раскольникова. Даже документальное кино грешит этим — первый же монтажный стык отдаёт зрителя во власть фантазии авторов. Дело не в этом. Дело в том, что я считаю фантастику одной из форм творческой слабости. Ну не нашёл автор в картинках быта реальной жизни должного отражения какого-то подсмотренного и зацепившего его явления. Не выходит. Ничего, зато давным-давно, в одной далёкой Галактике, на планете Хошь-ни-Хошь эта диковинка приобрела масштаб национальной катастрофы. Вопрос решён. На мой взгляд, столкновения и метаморфозы характеров — самое интересное из всего, что есть, а если, для того, чтобы показать это столкновение, нужен фотонный двигатель, так что нам, фотонного двигателя жалко?

Но вернемся к нашей теме. Как известно, задача писателя в том, чтобы понять, в чем правда и выразить ее так, чтобы она вошла в сознание читателя частью его собственного опыта. А с противоположной точки зрения — какой-то читатель бегает с прорехой в жизненном опыте и ждёт, что некий писатель ее заполнит. Это создает определённый спрос, который может появляться, а может исчезать. В нашем случае исчезать. Какую же часть жизненного опыта заполняли писатели-фантасты и почему спрос на эту часть упал? Отмахнуться и сказать «стали меньше читать вообще, и фантастики в частности» не получится, потому что некоторые вещи просматриваются вполне конкретно, я их вижу и чувствую. Знаю, тут же со своих мест вскочат человек десять и закричат, что видят и чувствуют нечто противоположное. Бог в помощь, спорить не стану, сколько голов, столько и умов, да и статистики у меня никакой нет. И, само собой, речь идет о России — как там западный фэндом, представления не имею.

Первое мое впечатление — от вымирания фантастики в массовой культуре. Отдельные виды этих динозавров дотянули и до наших дней, но в совершенно неузнаваемом виде, самого же предка ныне вряд ли кто вспомнит, никому ни о чем уже не говорят такие названия, как «Кавалер Золотой звезды» или «Песнь над водами». Экранные эквиваленты оказались гораздо более живучими — скажем, «Свинарка и пастух», или «Кубанские казаки» — к слову сказать, блистательный фильм, шедевр того, что я назвал бы «шизофренической фантастикой», о его удивительных аналогиях можно писать отдельную статью. В литературе несколько позже это направление поддержал самый прославленный из нефантастов в фантастике — Шефнер; разумеется — прошу прощения за ненормативную лексику — Казанцев, и много ещё самой разношёрстной пишущей публики, нет смысла перечислять. Объединяла их (а также с читателем — путём соединения того самого жизненного опыта) некая вера. Не то чтобы они надеялись, что вскорости на Марсе будут яблони цвести, но то, что им самим придется упаковывать в полиэтилен семена и саженцы этих яблонь, допускалось вполне. Вот-де наша экономика, не дети, так внуки… «Граждане, ждите великих открытий!» — призывал Шефнер, Стругацкие писали «Полдень» отнюдь не ради сарказма, а Ефремов на полном серьёзе объяснял, какой комммунизм правильный, а какой — нет. Вскоре, однако, выяснилось, что полиэтилен для семян, скорее всего, будет китайским, а саженцы завезут из Израиля. Ушло чувство сопричастности — ещё недавно очень модное словечко — а за ним и чувство востребованности. Вы никому не нужны. Тем более в прекрасном будущем. И от массы поклонников фантастики отвалился изрядный кусок. Оставшимся же, в качестве грядущей реальности, предлагается разве что постапокалиптическое нашествие зомби.

Еще один фактор можно было бы назвать девальвацией жанра. Страшенный, непроходимый фильтр, некогда воздвигнутый государством между читателем и писателем, сегодня рухнул. Деньги, интернет и много чего еще позволяют опубликоваться с неслыханной доныне легкостью. Андеграунд, духовная отчизна старшего поколения, практически прекратил существование, и на его обломках выросло то, что именуют «литературой отличников». В самом деле, что мешает молодому человеку — образованному, даже начитанному, владеющему языками — сесть да написать что-то, и скорее всего — фантастику? Читатель найдется, да, может быть, и издатель. То, что из этой милой комбинации выпадает такое понятие, как талант, никого не волнует.

Проблема эта очень не нова. Толстой, автор величайшего романа за всю историю литературы (искренне считаю, что не «одного из», а просто самого), описывает, как граф Вронский однажды решил заняться живописью. Вот послушайте: «У него была способность понимать искусство и верно, со вкусом, подражать искусству, и он подумал, что у него есть то самое, что нужно для художника». Как вы помните, он даже имел успех у образованной публики. Вронский был типичным «отличником», и это еще бы ладно, а ведь есть еще троечники и двоечники — возникает целый поток. В наше время даже можно сказать — бизнес-поток. Тут вспоминается уже Честертон: где лучше всего прятать лист? В лесу! Другими словами, где труднее всего отыскать искомый лист? Редкий росток одаренности теряется в буйных зарослях коммерческих и некоммерческих сорняков, и десяток читателей, может, и потратят время на поиски, но великое множество плюнет и махнёт рукой. Для них слово «фантастика» стало не то чтобы ругательством, но синонимом чего-то с душком низкосортности. На мой взгляд, детектив прошёл через те же испытания с куда большим успехом.

Однако фантастику, казалось бы, должна спасть ее самая знаменитая, недосягаемая для коньюктурных бурь сторона — провидческая, авангардная. Фантастика — полигон художественных новаций и технического предвидения. Волнуют не рыдания капитана Немо у портрета покойной жены, а восхитительная электрифицированность «Наутилуса». Но здесь на пути у нашего жанра встало и вовсе нечто глобальное и мистическое. Ситуация особенно шокирующая для людей моего поколения, избалованных неиссякаемыми фонтанами идей в шестидесятые и семидесятые. Кончились идеи, и предсказывать больше нечего. Сценаристы в Голливуде, похоже, застрелились залпом, и продюсеры тщетно трясут над их могилами многомиллионными чеками. Где премьера, которая не была бы ремейком? Где техническая новинка, не намеченная, скажем, в шестьдесят восьмом? Давно вышли сроки для всех предсказанных и подробно описанных освоений, изобретений, проникновений и созданий. Подозрительно закостенели фантастические перспективы. К слову, пробегите взглядом по афишам — сплошь «возвращение живых мертвецов» — тревожный симптом. В интернете народ рисует мрачные кривые количества открытий по годам, выводы следуют самые пессимистичные — новая НТР, хлеб писателя-фантаста, катастрофически задерживается. Картина складывается с такой удручающей полнотой, что становится не по себе. Если и впрямь считать нашу цивилизацию чьим-то биологическим экспериментом, то, похоже, мы действительно упёрлись в стенку чашки Петри. Что ж, дальнейший ход событий угадать нетрудно — экспериментатор отнесёт эту чашку в раковину и вымоет.

На этом поле невесёлых чудес еще немало интересного — хотелось бы поговорить о кризисе языка, об эпидемии пустоцветных сиквелов, приквелов и вбоквелов, о монстрах, рожденных безрыбьем, но едва ли стоит превращать это эссе в диссертацию. Просто помолчим в тишине пыльных библиотек, среди канувших в безвестность авторов и навеки ушедшего волшебства. Наверное, жанр подобен человеку — рождается, расцветает и умирает, фантастика — точно такая же песчинка в самуме истории, как и всё остальное. Пусть даже нас и вправду ждет яркий, но быстротечный финал во вселенской канализации — что ж, полюбуемся и, возможно, еще что-то напишем.

Андрей Лях о фантастике. В Новый год к Новым горизонтам. Речь лауреата

Ранее в рубрике «Из блогов»: