Юрий Коваль. Три повести о Васе Куролесове
М: Издательский проект «А и Б», 2016
В чем заключается уникальность этого издания в статье «Улики против реальности» («КоммерсантЪ-Weekend») объясняет Игорь Гулин: «Повесть “Приключения Васи Куролесова” о превращении деревенского простачка в начинающего сыщика Юрий Коваль выпустил в 1971 году. В 1977 вышло продолжение — “Пять похищенных монахов”, уже в конце 1980-х — третья часть, “Подвиг гражданина Лошакова”. По отдельности они не раз переиздавались, но в этом томе цикл впервые за много лет напечатан целиком.
Однако примечательной делает книгу не только эта полнота, но и занимающий больше трети тома комментарий, написанный известными филологами Олегом Лекмановым и Романом Лейбовым и редактором Ильей Бернштейном. В основном здесь комментируются разного рода упоминающиеся в повестях реалии, но также аллюзии на классические произведения и многочисленные детали, связанные с биографией самого писателя. Этот как бы академический (хотя и в несколько пародийном изводе) подход дает юношеским повестям Коваля официальную прописку в большой литературе».
Светлана Веднева пишет о «лирическом настрое» комментаторов в рецензии «Что такое маренго?» («Ex Libris-НГ»): «Культурный контекст эпохи в книгах Коваля обширнейший, и, чтобы считывать, кроме всего прочего, нужны такие умные проводники. Коваль замечал по поводу жанра, что его детективы — “ненастоящие”. Это связано не только с их пародийным характером, но и с явно звучащей нотой лирики, неким философским настроем. Возникает реально-бытовой план (почти всегда парадоксальный или пародийно-парадоксальный, а пародийное начало в детской книге всегда обращено к взрослой аудитории), а есть условно-символический (лирико-философский) план. Две эти составляющие стиля неразрывны, иначе получится однобокое и упрощенное восприятие текста: не о милиции и жуликах или не только о милиции и жуликах идет речь. В повести “Пять похищенных монахов”, например, бытовой план связан с детективно-приключенческой линией сюжета, а возвышенно-поэтический — с “голубиной” темой, а она с мотивом-символом полета, и не только голубиного: есть прохожие, которые обычно смотрят себе под ноги, некоторые устремляют взгляд в небо, а есть такие, которые летают сами. В этой повести летают мальчишки Юрка и Крендель, даже маленький Похитититель во сне летает. И в “Полынных сказках” летают дети. Мотив полета пронизывает почти все другие произведения — это такой символ-знак, требующий расшифровки».
А вот Лев Оборин в статье «В эфире Коваль» (сайт «Colta») категорически не соглашается с тезисом о пародийности комментариев: «Новое издание повестей Юрия Коваля о Васе Куролесове выходит в серии “Руслит. Литературные памятники XX века”. Пафос серии заявлен на первой же странице: издатели ориентируются на всем известные “Литературные памятники”, но ограничивают свою программу русской прозой XX века и избирают более популярный стиль комментирования — “со множеством иллюстраций, интересных "контекстных" историй, привлекая для этого специалистов из смежных (иногда и не очень) с литературоведением областей”.
Комментарии, которые написали три человека — известные филологи Олег Лекманов и Роман Лейбов и издатель Илья Бернштейн, — основной повод поговорить об этой книге. Подобный коллективный комментарий — ноу-хау, в котором Лекманов уже несколько раз участвовал: до этого выходили его комментарии к роману Валентина Катаева “Алмазный мой венец” (совместно с Марией Котовой), к “Египетской марке” Мандельштама (совместно с несколькими коллегами и подписчиками специального ЖЖ-сообщества), к “Высокой болезни” Пастернака (совместно с Анной Сергеевой-Клятис) и к “Чистому понедельнику” Бунина (совместно с Михаилом Дзюбенко). К Ковалю комментаторы подошли столь же серьезно, как и к Мандельштаму, — и это порождает определенную прагматическую неясность. “Приключения Васи Куролесова” — явно не такой же запутанный текст, как “Египетская марка”, и трудно сразу понять, кому адресован комментарий к нему».
Катарина Гулевская в рецензии «Детективный абсурд» (онлайн-журнал «Переплет») беспокоится — нужны ли комментарии читателю повестей Коваля: «Оценит ли эту подоплеку целевая аудитория, дети-школьники? Поймет ли? Сам Юрий Коваль отвечал на этот вопрос однозначно — да. “Возможно, "Нос" Гоголя — это детская литература, и, может быть, даже для самых маленьких. Ориентироваться можно и на Рабле, на Свифта. Писать надо так, как будто пишешь для маленького Пушкина <…> Когда мне редактор говорит: "Вы написали вещь не на возраст, взрословато", — меня берет тоска. Для кого "взрословато"? Пожалуй, для редакторского представления о ребенке как о недалеком человеке.” (“Праздник белого верблюда: Монолог детского писателя”). <…>
Герои этих детских книжек — взрослые. Никого из них нельзя назвать отрицательным; автор наблюдает за всеми — ворами, милиционерами, крестьянами — с симпатией и интересом. Все они хотят как-то скрасить свою не самую интересную жизнь, (“с утра до вечера приходилось ему учиться на механизатора, часами сидеть над книжкой с мощным названием "Трактор"”), и в то время как мирного человека Васю от такой жизни тянет в авантюры — “он давно не сиживал ни в каких засадах и с детства мечтает в них посидеть”, расхитители собственности грезят совсем даже об обратном: “Поступлю на работу, как все люди, буду иногда кататься на лыжах”. В целом серьезных проблем они не испытывают. Здесь не убивают по-настоящему, даже если и находят “убитое тело мёртвого человека” — он счастливым образом оживает».
Но сами повести Юрия Коваля далеко не так просты, как кажутся на первый взгляд — это отмечает Александр Марков в обзоре «5 новых филологических книг, которые нельзя пропустить» («Афиша»): «Поиск “кукишей в кармане” в позднесоветской литературе сменился ретроутопией советского, но, по счастью, филология противостоит соблазну простых объяснений. Комментарий к Ковалю — своеобразная теодицея: как могут быть оправданы слитые в одном повествовании детектив и приключение, журналистский очерк и фантастика, психологическая миниатюра и точный слепок быта. Комментаторы находят общий знаменатель: перед нами переработка именно случайного и тем более верного материала — от детских воспоминаний до случайных заметок в прессе, от городских впечатлений до краеведческих трофеев. Позднесоветская жизнь у Коваля — это жизнь, в которой случайности должны радовать, а не пугать, и в которой детективный жанр — способ не разоблачить сговор, но показать, что мир может быть устроен без постоянного надзора. Коваль слишком хорошо показывал эфемерность и суровую условность советского, смягченную только добротой вовсе не простодушных персонажей: в Васе Куролесове простодушия не больше, чем в Кабакове и Пивоварове — иллюстраторах детских журналов, в которых печатался Коваль».
О том, как комментарий меняет восприятие оригинального текста повестей о Васе Куролесове, размышляет Галина Юзефович в рецензии «Карманный советский супермен» (сайт «Горький»): «При наличии комментария читать повести Коваля, не сверяясь с ним, становится решительно невозможно: комментарий все время хочется цитировать, использовать, обсуждать — словом, всячески включать в обсуждение самого текста. Соблазн после каждого прочитанного предложения отлистывать страницы к концу, чтобы узнать, скажем, об особой роли усов у Коваля или о том, какую дружбу увековечивало название одноименной бензопилы (на самом деле, дружбу русского и украинского народов — как ни странно это прозвучит сегодня), настолько велик, что противиться ему не только бессмысленно, но и не нужно. Срастаясь с комментарием, служа ему надежным фундаментом и в свою очередь подпитываясь им, трилогия о Васе Куролесове разворачивается одновременно вглубь и вширь, включая в себя широчайший контекст — как литературный, так и прагматический.
Из одинокого шедевра, не вполне понятно каким образом зародившегося в недрах советской детской прозы, книга Коваля становится важнейшим семантическим узлом — точкой, где официоз вступает в причудливое взаимодействие с контркультурой, где старые слова наполняются новыми смыслами, а привычные фрагменты быта обретают собственное отдельное существование: иногда миражное, символическое, а иногда и вполне конкретное, бытовое (как, например, все те же усы). Известно, что нарастив на себя лотмановский комментарий, “Евгений Онегин” изменился и никогда уже не будет прежним. Схожим образом “Вася Куролесов” благодаря усилиям Лейбова, Лекманова и Бернштейна оказывается совсем не той книгой, которую многие из нас знают с детства и с удовольствием читают собственным детям, — похожей, но при этом куда более длинной, сложно устроенной и разнообразной».
И, наконец, о неповторимом своеобразии языка Коваля напоминает Ольга Бухина в «Обзоре детской литературы от 20.03.17» («Лиtrerraтура»): «Самое интересное в “Васе Куролесове” это, конечно же, язык — он такой невероятно советский и в то же время невероятно пародийный. Речь героев течёт как ручеек, не умолкая ни на минуту, и хочется цитировать и цитировать, чем я сейчас и займусь: “Вот так и ходи по земле, — размышлял Вася, — кто знает, простая ли это земля? А не место ли это прошлого преступления? ”
В этом языке изобилуют гиперболы и метонимии: “Тут Вася почувствовал, что разговор пошел по идиотской дорожке, и решил свернуть на асфальтовый проспект разума”. Мне даже почудились этакие советские кеннинги: “Оперативная машина "ГАЗон", фырча и ворча бензиновым животом, мчалась на место преступления”. Впрочем, история Васи Куролесова — это своего рода сага, так что неудивительно.
Язык книги возвращает читателя на пятьдесят лет назад — к раннему Булгакову, к Платонову, к Хармсу и Зощенко. В примечаниях не раз упоминаются и прямые отсылки к роману “Мастер и Маргарита”, почти неприкрытые цитаты. Язык у Коваля — непростой, нелинейный, с сумасшедшинкой. Даже пространство теряет линейность и прямолинейность — и вместо Курска попадаешь в Картошин или Карманов, которых нет ни на одной карте».
Ранее в рубрике «Спорная книга»:
• Шамиль Идиатуллин, «Город Брежнев»
• Алексей Иванов, «Тобол. Много званых»
• Владимир Сорокин, «Манарага»
• Елена Чижова, «Китаист»