Владимир Сорокин. Манарага
М.: АСТ. Corpus, 2017
Доступнее всего «о чем кино» объясняет книжный критик Галина Юзефович в рецензии «Как правильно жечь книги» (сайт «Медуза»): «Прошлым летом в своеобразном напутствии литературному номеру журнала Esquire Владимир Сорокин написал буквально следующее: “Недавно в одном большом обувном магазине я увидел ботинки, стилизованные под продукцию времен до массового производства: неровная кожа, грубый каблук, подошва, с медными шляпками „гвоздей“, которых, естественно, там не было. Это был массовый продукт, имеющий вид ручной выделки. Вид этих ботинок как бы говорил: „Человечество устало от одинаковых вещей. Не пора ли хотя бы внешне вернуться к штучному товару?“ Бумажная книга все больше уступает электронной, разговоры о том, что книги скоро вообще перестанут печатать, стали общим местом, тиражи падают. Мне кажется, что спасти себя книга сможет только став штучным товаром, бросив вызов не только цифровой, но и некоторым образом гутенберговской эпохе. Каждая книга должна выглядеть так, словно ее отпечатали вручную со свинцовых, пальцами набранных матриц на изготовленной вручную бумаге. Ее переплет должен хранить следы кропотливой и неторопливой работы. Книга должна пахнуть так, как пахнет оригинальная, неповторимая вещь. Став такой вещью, книга воздвигнет вокруг себя бастион, непреодолимый для цифрового мира”.
Новый роман писателя — развернутый ответ на скрытый в этом пассаже вопрос: как же именно бумажная книга воздвигнет тот самый бастион и зачем вообще она будет нужна в мире победившей цифры? Как обычно у Сорокина, ответ этот оказывается парадоксальным, очень смешным и крайне неутешительным: в недалеком будущем, уже в середине XXI века, книги превратятся в топливо в самом что ни на есть прямом смысле слова — их перестанут читать, зато на них станут готовить пищу».
Дмитрий Бутрин в рецензии «Самосжигающееся пророчество» («КоммерсантЪ») отмечает сочетание антиутопических мотивов и внутренней приподнятости нового романа живого классика: «“Манарага”, безусловно, текст высочайшей ценности и актуальности. Мало кто готов, исследуя слова посредством слов, выяснять с беспристрастностью, чем будем являться мы, будущие русские, для будущего мира, живущего своей жизнью. Это тяжелая и важная книга: “Манарага” со свободой, непредставимой для современной русской литературы, открыто обсуждает то, что ждет нас и нашу литературоцентричную вселенную в огромном мире, где нас и не только нас действительно любят, будучи при этом совсем не нами. <…> В “Манараге” нет никакой обреченности, хотя есть много горечи. “Голубое сало” картонные хунвейбины в Москве топили в картонном унитазе. В унитазе же герой романа все время грозит утопить неотъемлемую часть своего интеллекта — умную блоху, подзуживающую человека мира несвоевременными мыслями. На угрозы блоха отвечает всем, кто скажет, что Сорокин перестал быть важен: “Всплеснусь, воскресну и вернусь”».
А вот Константин Мильчин в рецензии «Новая бегбедеровщина» (Информационное агентство «ТАСС»), напротив, называет это главным недостатком книги: «Предыдущие тексты Сорокина трудно было читать без содрогания. Он мучил читателя либо быстрым переходом от одного стиля к другому, либо сценами копрофагии, извращений, пыток, за которые заслужил у не читавших его несправедливую репутацию порнографа.
В “Манараге” ничего этого нет. Легкий, короткий, приятно читающийся текст, в котором автор, кажется, искренне наслаждается, когда описывает мир будущего новосредневекового послевоенного консюмеризма. Просто новый Бегбедер какой-то. Впрочем, что хорошо в высоком постмодернизме: если вам не понравилось, то, возможно, именно в этом и был замысел писателя».
В рецензии с длинным названием «Владимир Сорокин написал роман о том, возможно ли уничтожить удовольствие от чтения» («Ведомости») Лев Оборин пытается разобраться, чем отличается язык и эстетика нового романа Сорокина от языка и эстетики его предыдущих книг: «Сорокин использует «позитивный» язык, не чуждый некоего социал-дарвинизма, — нечто среднее между бизнес-НЛП и ресторанной критикой, сознательно утверждающей кулинарию в ряду искусств. Геза уничтожает книги — т. е. воплощает тот невротический кошмар, с которым у нас ассоциируется тоталитарный строй. Однако служение Гезы своим “дровам” не антиутопично, а как раз таки утопично. Устраиваемые им пиры конгениальны тем текстам, которые он сжигает. В слишком благостном будущем былому запрету на чтение эквивалентен запрет на уничтожение книги. Этот запрет так же возбуждает. В его нарушении есть своя эстетика — например, запрет на работу с “литературой второго сорта”. И эта антиантиутопия гибнет, как только кое-кому приходит в голову вообще отказаться от запретности. Так мы выясняем, что в истории “чтения” Сорокин изобразил историю чтения — без кавычек».
В рецензии «Библиотека “Огонек”» (сайт «Горький») Юрий Сапрыкин обращает внимание на сходство героев романа с современными галлеристами и прочими адептами «актуального искусства»: «Сорокин говорит в интервью, что хотел “написать веселую приключенческую книгу о нашем безумном мире”, и “Манараге” не откажешь в легкости — действие скользит, как иконки на экране смартфона, — но веселья здесь мало. В тексте то и дело возникают отсветы, блики из мира “451 по Фаренгейту” — на заднем плане пробегают железные псы, не допущенное к элитному книжно-гастрономическому потреблению население смотрит сериалы в трехмерной проекции, — однако в каком-то смысле мир “Манараги” еще безысходнее: здесь не осталось хранителей литературы, которые заучивали бы тексты наизусть, а сжиганием бумажных страниц занимаются не специально обученные силы правопорядка, но представители “высших слоев”, видящие в этом часть своего “лайфстайла”. “Манарага” — в конечном счете — невеселая медитация о судьбе культуры: то, что пело и боролось, сияло и рвалось, создавало и разрушало миры, сводится в сорокинской постсовременности к предмету, вещи, превращается в товар, смысл которого не очень понятен даже конечному потребителю, — возможно, на таком бруске бумаги можно изжарить морепродукты. В этом визионерстве многое кажется подозрительно знакомым — так закрытая каста книжных поваров напоминает мир контемпорари арта, международное сообщество кураторов и галеристов, которые тоже в некотором роде торгуют дымком, неуловимым ощущением уникальности (оригинальности? современности? креативности?), исходящим от заурядных или непонятных постороннему взгляду предметов».
Игорь Зотов в рецензии «Никто из критиков не увидел главного в новом романе Сорокина» («Новые известия») мягко упрекает Сорокина в падении интереса к будущему России: «Россия стала радикально меняться у Сорокина в “Дне опричника” и “Сахарном Кремле”, почти исчезла в белых хлопьях “Метели” (самой, кстати, популярной сейчас книге писателя в Европе), и, наконец, окончательно почила в бозе в “Теллурии”. Великая страна не вынесла бомбо-штормовых ударов неомонархии, душегубов-опричников, газовых войн, строительства стен и заборов, огораживавших ее от остального мира, пыток, казней, вранья, тотальной коррупции...
Но если в “Теллурии” мы вместо России еще найдем на ее бывшей территории полсотни новых разных стран (которые, пожалуй, еще можно было бы обозвать “русским миром”), то в “Манараге”, действие которой происходит в конце нашего, XXI века, об этом мире и помину нет. Русскими в романе называются люди, которые стряпают блюда на весьма своеобразных поленьях — книгах из “золотого фонда” великой отечественной литературы».
Другая претензия к роману у Льва Данилкина: в статье «О чем на самом деле “Манарага” Владимира Сорокина» («Афиша-Daily») он укоряет автора за демонстративное брезгливое неприятие современной актуальной литературы, прежде всего текстов Захара Прилепина: «В смысле неадекватности тому, что называется “экстралингвистической реальностью”, Вэ-Гэ-Сорокин-Штрих напоминает директрису Смольного княгиню Голицыну, которая в декабре 1917-го писала письма своему начальству — императрице — с жалобами на то, что в ее помещениях разместился какой-то Sovnarcomme, который вытесняет Институт: Ваше Величество, что мне делать, какие будут ваши предписания. Как же так, ваше превосходительство, у нас тут, во-первых, первоиздания В.В.Набокова тиражируют, а во-вторых, тут к вам в современность лезет распоряжаться какой-то “ванькя”, пишущий про стрельбу из автоматов и “зассанные подъезды”. Да уж, лезет, и не то что лезет, он уже — здесь, уже — власть; и если все и дальше будет идти так, как идет, то будущее выглядит для императрицы и ее придворных, чьи интересы представляет В.Г.Сорокин, достаточно тревожно. Ванькя, которого как только ни называли — гунн, хам, варвар, манкурт, шариков, ватник, — внимательно, весело, без заискивания, смотрит в глаза литературным духанщикам, готовый — ведь история это улица с двусторонним движением — спародировать, теперь уже, он — их: будэм дэлат! Бьютэм тэладь!»
Наконец, итоги всех этих заочных обсуждений отчасти подводит Елена Макеенко в рубрике «Книга недели» («Esquire»): «“Манарага” — печальная баллада о книге как вещи, книге как индивидуальности, книге как осязаемой памяти о тех, кто ее читал. В этом смысле Сорокин уже действительно не визионер, а поэт, повествующий о проигранной битве. Действительно ли он больше не способен предсказывать будущее? Да нет же — он по-прежнему на своем футурологическом коне. Просто мы уже привыкли к ожиданию того, что описывает Сорокин, а он уже пережил свои прозрения до лирической степени. “Манарага” — не предупреждение, а замурованное послание пионера 2017 года потомкам, которое нетерпеливые современники вскрыли раньше времени. Оценили стиль, посмеялись над узнаваемыми типажами, поморщились на сексуальную жизнь зооморфов, обиделись на то, что в будущем не нашлось места русским как нации, и, ясное дело, двинулись вперед к той точке, из которой грустный Сорокин весело нам помахал. В графитовые недра уральской горы Манараги».
Как иронично отметила в своем Телеграмм-канале та же Елена Макеенко, «пора играть в игру “Кто последний напишет рецензию на Сорокина”». Рискнем предположить, что до конца этого банкета еще далеко: автор «Манараги» подкинул достаточно топлива в костры амбиций, чтобы хватило на несколько месяцев ожесточенных споров в прессе. Трактовать и интерпретировать книгу Сорокина будут долго — как минимум до выхода новой книги Пелевина. Благо в этом романе действительно есть о чем поговорить.