Олег Радзинский. Случайные жизни
М.: Corpus. АСТ, 2018
Галина Юзефович в обзоре «Диссиденты в позднем СССР и подростки в жутком мире будущего» («Медуза») подчеркивает некую отстраненность Олега Радзинского от реальных ужасов жизни: «Во время предварительного заключения и психиатрического освидетельствования в НИИ имени Сербского, на суде, во время допросов и встреч с самыми страшными уголовниками автор сохраняет на диво большую отстройку от реальности.
Собственная биография видится ему словно бы извне, сквозь призму литературы, которая образует защитную прослойку между ним и внешним миром и позволяет заменить страх искренним любопытством: что же будет с героем дальше? А чем все кончится? Ух ты! Возникающий на мгновение пафос мгновенно тушится обаятельной самоиронией, а авторский взгляд на протяжении всей книги остается острым и внимательным, но при этом на удивление доброжелательным и безмятежным.
Именно благодаря этой литературной подушке безопасности, читая Радзинского, вы скорее будете слышать голоса Владимира Короленко, Петра Кропоткина, Виктора Чернова и других политических ссыльных вегетарианского XIX века, а не узников ГУЛАГа — Варлама Шаламова или Евгении Гинзбург.
Но не стоит думать, будто внешняя “плюшевость” делает “Случайные жизни” книгой умиленно-ностальгической или, хуже того, апологетической по отношению к советскому режиму. Ничуть не бывало — напротив, отсутствие надрыва и способность в силу этого сконцентрироваться на деталях делает воспоминания Олега Радзинского достоверным (и весьма, надо сказать, отталкивающим) слепком позднесоветской эпохи, исчерпывающе харакретиризующим систему борьбы с инакомыслием при Брежневе, Андропове и Черненко. А то обстоятельство, что на протяжении всей книги автор не забывает время от времени напоминать нам, что не все на свете тьма, позволяет прочесть его книгу максимально вдумчиво и внимательно, не задохнувшись по дороге от болевого шока».
О той же отстраненности говорит и Дмитрий Быков в обзоре «Книга, автор и герой ноября» («Собеседник»): «Радзинский все-таки фантаст и его герой смотрит на весь советский диссидентский, богемный и лагерный абсурд взглядом инопланетянина, который вернулся-таки в свой нормальный мир и оттуда с восторгом, ужасом и довольно язвительной насмешкой обозревает свою в общем случайную советскую жизнь. Раз занесло сюда — надо хоть наблюдать, как зеленый инопланетянин Пхенц у Синявского.
Во-вторых, эта книга, пронизанная любовью ко многим спутникам юности, как-то особенно насмешлива, вплоть до издевательства; у Радзинского мало святынь, он не щадит ни родственников, ни сверстников, зато уж эти немногочисленные святыни значат для него действительно очень много. И главная из них — совершенно самурайская решимость, способность ни фига не дорожить жизнью. В это состояние довольно трудно себя вогнать: однажды Радзинскому для него потребовалась голодовка, иногда — алкоголь, реже — любовь. Но уж если ты в него умудрился войти, тогда советский опыт становится для тебя источником удивительных знаний и замечательных эмоций и все лучшие бабы твои. Вообще, хорошо жить в России, когда постоянно готовишься умереть; об этом весь Радзинский. И как хотите — мне этот герой чрезвычайно симпатичен, хотя за всей теплотой его воспоминаний я чувствую космический холод — как и за издевательски-насмешливым голосом его знаменитого отца».
Анонимный обозреватель «Горького» в обзоре «Сорокин, Коэльо, Жижек и другие книги недели», напротив, пишет о беспощадности автора: «Автобиография Олега Радзинского. Автор — сын Эдуарда Радзинского, но интересен совсем не этим, а тем, что он действительно отличный писатель. Роман “Суринам” был хорош, а книга “Агафонкин и время” так просто бесподобна. В “Случайных жизнях» Радзинский остроумно и беспощадно — как к себе, так и к окружающим — рассказывает про свое детство ребенка писательского, или “реписа” (“в детстве я не видел вокруг никого, кроме писателей, их жёписов и реписов”). Затем было мажорное отрочество (“Мы все были чьими-то дочерями и сыновьями и — за неимением других достоинств — старательно пользовались своими фамилиями. Больше-то у нас ничего не было”) и диссидентская юность (“Русская литература поломала много жизней. Я думаю, советская власть могла победить диссидентское движение, только отменив преподавание русской литературы в школах. Странно, что никто в КГБ до такого не додумался”). Дальше следует молодость на лесоповале».
Ядовитую иронию Радзинского отмечает и Егор Михайлов в статье «Новые книги тюремной прозы — от заключенных Радзинского и Навального» («Афиша-Daily»): «“Тюрьмы всегда покровительствовали литературе: вспомним Верлена и Сервантеса”, — не знаю, читал ли Радзинский борхесовское предисловие к “Книге о разнообразии мира” Марко Поло, но наверняка согласился бы с ним. Радзинский часто пользуется словом, которое не ожидаешь встретить в книге об этапировании на лесоповал: “благодарность”. Он благодарит КГБ и лично Андропова за возможность познакомиться за решеткой с “узниками номенклатуры”, администрацию Свердловского изолятора № 1 — за возможность посидеть на посту для “вышкарей” (приговоренных к высшей мере наказания), “чутких сотрудников ГУИТУ” за возможность пройти по этапу.
В этом, конечно, много иронии, но и много искренности: если уж государство выдернуло тебя из жизни и повезло в “столыпине” в Сибирь, — будь добр не ныть, а с любопытством глядеть по сторонам и впитывать уникальный опыт. Радзинский смотрит на мир не из-за решетки, а “с той стороны зеркального стекла”. Ему, мажору, позволили увидеть, как на самом деле устроена страна — такой опыт лучше бы не получать, но больше его точно нигде не получить. Это любопытство и позволяет Радзинскому пережить жуткий опыт и действительно выйти на свободу другим человеком, куда более цельным и знающим цену этой свободе».
И только Вера Котенко в рецензии «Не свой среди чужих» («ПРОчтение») ищет ответ на вопрос, почему автобиография Олега Радзинского заканчивается «на самом интересном месте»: «В случае со “Случайными жизнями” можно было бы упрекнуть писателя (что и сделали некоторые читатели) в том, что повествование не затрагивает не менее любопытные периоды из его жизни — хотя бы ради обязательной памятки, как, будучи школьным учителем, стать воротилой с Уолл-Стрит и как потом вернуться в Россию и возглавить крупный медиа-холдинг— адепты бизнес-тренера Тони Роббинса наверняка бы смели с прилавков за пару недель весь тираж. Однако Радзинский, в конце концов, не зря несколько раз подчеркивает мысль о том, что все случившееся с ним он рассматривает словно со стороны, как кино или роман не про себя — случайные же жизни, произошедшие будто и не с ним. Видимо, потому вся посттюремная жизнь все-таки случайной не является — потому все кончается там, где кончается.
Остается только верить, что такой внезапный финал действительно является заделом на второй том автобиографии и автор не расстроит читательских надежд. Благо историй, которые он мог бы рассказать, у него совершенно точно еще на много лет вперед».
Ранее в рубрике «Спорная книга»:
• Арундати Рой, «Министерство наивысшего счастья»
• Олег Лекманов, Михаил Свердлов, Илья Симановский, «Венедикт Ерофеев: посторонний»
• Саманта Швеблин, «Дистанция спасения»
• Селеста Инг, «И повсюду тлеют пожары»
• Владимир Сорокин, «Белый квадрат»
• Алиса Ганиева, «Оскорблённые чувства»
• Леонид Юзефович, «Маяк на Хийумаа»
• Юваль Ной Харари, «Homo Deus: Краткая история будущего»
• Станислав Дробышевский, «Байки из грота. 50 историй из жизни древних людей»
• Евгений Гришковец, «Театр отчаяния. Отчаянный театр»
• Евгения Некрасова, «Калечина-Малечина»
• Анна Немзер, «Раунд: Оптический роман»
• Григорий Служитель, «Дни Савелия»
• Ксения Букша, «Открывается внутрь»
• Денис Горелов, «Родина слоников»
• Стивен Кинг, Ричард Чизмар, «Гвенди и ее шкатулка»
• Хлоя Бенджамин, «Бессмертники»
• Александр Архангельский, «Бюро проверки»
• Стивен Фрай, «Миф. Греческие мифы в пересказе»
• Рута Ванагайте, Эфраим Зурофф, «Свои»
• Джордж Сондерс, «Линкольн в бардо»
• Олег Зоберн, «Автобиография Иисуса Христа»
• Евгений Эдин, «Дом, в котором могут жить лошади»
• Владимир Данихнов, «Тварь размером с колесо обозрения»
• Сергей Зотов, Дильшат Харман, Михаил Майзульс, «Страдающее Средневековье»
• Филип Пулман, «Книга Пыли. Прекрасная дикарка»
• Наринэ Абгарян, «Дальше жить»
• Лора Томпсон, «Представьте 6 девочек»
• Инухико Ёмота, «Теория каваии»
• Июнь Ли, «Добрее одиночества»
• Алексей Иванов, «Тобол. Мало избранных»
• Ханья Янагихара, «Люди среди деревьев»
• Антон Долин, «Оттенки русского»
• Гарольд Блум, «Западный канон»
• Мария Степанова, «Памяти памяти»
• Джонатан Сафран Фоер, «Вот я»
• Сергей Шаргунов, «Валентин Катаев. Погоня за вечной весной»
• Александра Николаенко, «Убить Бобрыкина»
• Павел Басинский, «Посмотрите на меня»
• Андрей Геласимов, «Роза ветров»
• Михаил Зыгарь, «Империя должна умереть»
• Яна Вагнер, «Кто не спрятался»
• Алексей Сальников, «Петровы в гриппе и вокруг него»
• Ольга Славникова, «Прыжок в длину»
• Тим Скоренко, «Изобретено в России»
• Сергей Кузнецов, «Учитель Дымов»
• Герман Кох, «Уважаемый господин М.»
• Антон Понизовский, «Принц инкогнито»
• Джонатан Коу, «Карлики смерти»
• Станислав Дробышевский, «Достающее звено»
• Джулиан Феллоуз, «Белгравия»
• Мария Галина, «Не оглядываясь»
• А. С. Байетт, «Чудеса и фантазии»
• Сборник «В Питере жить», составители Наталия Соколовская и Елена Шубина
• Хелен Макдональд, «Я» — значит «ястреб»
• Герман Садулаев, «Иван Ауслендер: роман на пальмовых листьях»
• Галина Юзефович. «Удивительные приключения рыбы-лоцмана»
• Лев Данилкин. «Ленин: Пантократор солнечных пылинок»
• Юрий Коваль, «Три повести о Васе Куролесове»
• Шамиль Идиатуллин, «Город Брежнев»
• Алексей Иванов, «Тобол. Много званых»
• Владимир Сорокин, «Манарага»