Мария Степанова. Памяти памяти
М.: Новое издательство, 2017
Татьяна Сохарева в обзоре «“Иуда” и другие: главные книги -2017» («Газета.ru») называет книгу Степановой одним из самых заметных литературных явлений минувшего года: «Один из интереснейших опытов упражнения в большой форме поэта Марии Степановой, которая пишет о своих реальных бабушках и дедушках, параллельно изучая, как функционирует память. Книги Степановой обладают удивительной способностью держаться внутренней силой своего стиля, несмотря на плотную укладку смысловых пластов. Ее волнует, из какого сора конструируется семейный архив и связанные с ним легенды, маленькие и, как правило, незаметные судьбы на фоне судеб-великанов, определивших, а часто и переформатировавших под себя эпоху. По форме книга напоминает перетекающие друг в друга культурологические эссе, объединенные темой воспоминания и умолчания, исчезновения и обретения — людей, вещей, смыслов».
Николай Александров в своем отзыве («Эхо Москвы») говорит о книге Степановой не менее восторженно: «Романс, в авторском определении жанра, “Памяти памяти” Марии Степановой – главная книга не только этого года, но последнего времени вообще. Вышла в “Новом издательстве” Это не просто ретроспективная проза, исследование истории семьи, собрание свидетельств и мемуаров, пытливое, рассматривание вещей и предметов, “археологические” путешествия по местам с уцелевшими или разрушенными знаками прошлого. Это пытливое, утонченное исследование самой сути памяти, живой/мертвой воды человеческого мышления вообще (ведь без памяти нет мысли), этой связи миров, этой призрачной надежды на безбожественное бессмертие, этого вселенского груза, обрушивающегося на человека от рождения. О фантастическом языке, умной композиции, непростом устройстве текста, смысловой и цитатной насыщенности книги Степановой я и не говорю. Просто потому, что в двух словах не скажешь. Это, правда, событие. Для тех, кто умеет читать».
Елена Макеенко в обзоре «Топ года. Книги» (сайт «Стенгазета») высказывает предположение, что по-настоящему серьезное обсуждение книги Марии Степановой еще впереди: «Эту книгу необходимо назвать в нашем списке только потому, что она успела выйти под занавес именно этого года. Но, хотя немало реплик уже прозвучало, настоящий разговор о ней — а он будет долгим и очень важным — по сути завещан следующим месяцам. Поэтому только самая короткая информация, чтобы не оступиться с неподготовленной, слишком быстро сказанной речью. Поэт Мария Степанова много раз за свою жизнь собиралась написать книгу об истории своей семьи и много раз сталкивалась с самыми разными причинами, почему это невозможно. В результате она написала четырёхсотстраничное эссе-роман-романс о столкновении с этими невозможностями и попытках их преодоления, о традиции и поиске языка для разговора о прошлом, о самой природе памяти и, прежде всего, о человеке, который входит в эту реку, и его персональном опыте вопрошающего. Один из главных русских текстов за много лет».
Сергей Сдобнов в рецензии «“Памяти памяти” Марии Степановой — главный русскоязычный роман 2017-го» (журнал «GQ») ненавязчиво актуализирует книгу, привязывает к современному контексту: «В семейной истории Степанову больше всего волнуют “десять-пятнадцать послереволюционных лет” — время формирования нового советского человека. Чтобы понять свое прошлое, по сути историю XX века, необходимо наблюдать за тем, как менялось отношение к памяти у разных поколений до тебя. По пути рассказчик сталкивается с главной проблемой нашего времени: Google и архивы открывают только часть информации, да и ее не всегда можно проверить.
“Памяти памяти” — самый личный детектив, в котором разгадка прошлого оказывается частью другого, политического сюжета: как нам ориентироваться в настоящем. Для Степановой кажется совершенно невыносимым — жить и думать без долгих переживаний, осмысления места человека в культуре: в предсмертном сне советского писателя Вячеслава Иванова Ахматова встречает своего сына, еще младенца, словно приготовленного к смерти, а Тарковский растворяется в одной из своих картин. Именно это антропологическое оружие против забвения и потерянности создает Степанова, соединяя на страницах своего романа быструю, как лента фейсбука, строку, невероятный русский язык и личные истории родных людей».
Анна Наринская в рецензии «Как говорить о мертвых» («Новая газета»), напротив, подчеркивает вневременной характер вопросов, которые поднимает автор: «Что хуже: превращение тех, кого уж нет, в “предмет” для наших обдумываний и деклараций, или забвение?
В книге Степановой нет сформулированного ответа на этот вопрос, этот ответ и есть вся книга. Голоса тех, кого автор хочет вспомнить и понять — ее тихих, почти не отметившихся в истории предков, съеденных ужасным веком, но еще более безжалостно сожранных жизнью (“бестолковая, напрасная жизнь” записывает одна из них в дневнике), — с течением книги становятся различимей и независимей. Не потому, что в конце их напихано больше, а потому что автор постепенно приравнивает себя к ним. Спесь демиурга, присущая любому писателю, растворяется и все яснее становится, что их голоса, слова этих писем — это наши голоса, наши слова. Что все так называемые “документы эпохи”: дневники, фотографии — они не про какую не про эпоху, а только про людей, только про них, только про нас».
Сергей Оробий в рецензии «Еще одни штурм Измаила» (сайт «Лиterraтура») подбирает литературные аналоги этой книги: «Если вы судите о современной словесности не по “Литературной газете”, то наверняка знаете, что Мария Степанова — один из самых... главных?.. или, как пишут на портале “Meduza”, “важных”?.. скажем так: один из самых влиятельных (на людей определённого склада ума) литераторов. Ей принадлежит несколько важных (чёрт!) высказываний о нынешнем, гм, культурном безвременье — см. “Три статьи по поводу”. Но жанр новой книги — не публицистика и даже не роман, а романс: лирическая попытка написать историю собственной семьи, которая оборачивается выяснением отношений с Хроносом, дайвингом в глубины памяти. <...> Раз в десятилетие появляется такой метароман, большая книга-реконструкция, в которой автор в новоизобретённом жанре разом выясняет отношения с памятью/временем/историей/страной. В конце 1990-х — “Взятие Измаила”, в 2000-х — “Каменный мост”, книга Степановой продолжает этот ряд. Или, судя по названию, закрывает: достигнув дна памяти, остается только всплывать на поверхность».
Владимир Панкратов в своей рецензии (сайт «Сигма») вслед за Марией Степановой рассуждает о природе памяти: «Это не человек пытается использовать свою память, а память чего-то хочет от человека, как говорит сама Степанова. “Идея... припоминания-приподнимания своей или общей истории из тьмы известного... продолжает волновать”, но память часто лишь дурит нас, заводя в тупики. Обилие подсказок из прошлого оборачивается насмешкой над нами. Зачем тогда нужна такая память? Нуждается ли в сохранении многое из того, что сохранилось? <...>
Книгу сразу хочется связать с сегодняшним днем, сказать, что она долго писалась, а вышла в итоге в очень подходящий момент, во время массовых спекуляций как раз на человеческой памяти. Еще сказать, что она очень актуальна потому, что приводимые здесь размышления о ненадежности памяти еще как вяжутся с эфемерностью вообще какой-либо информации... А потом понимаешь, что ни с каким ни сегодняшним, ни завтрашним днем книга не коррелирует — и слава богу, иначе бы утекла вместе с ними, не успей мы оглянуться. Но она не утечет, она останется в памяти еще надолго».
Лев Оборин в статье «“Памяти памяти” Марии Степановой. О чем на самом деле одна из важнейших книг, написанных в 2017 году на русском языке» (сайт «Медуза») пытается разобраться, насколько удачными оказались поиски Степановой: «Подспудный мотив квеста Марии Степановой — неудача: она пишет, что в ее случае прошлое “все отводит и отводит ложку от загодя разинутого рта”. В одной из глав описана поездка в Саратов: тамошний знакомый сообщил Степановой адрес, по которому жили ее предки, она зашла во двор и все-все там узнала: “я вспомнила под этими окнами все, с таким чувством высокой, природной точности я догадывалась о том, как тут у нас было устроено, как жили здесь и зачем уезжали”. Через несколько дней знакомый позвонил с извинениями: оказалось, он перепутал адрес; “и это примерно все, что я знаю о памяти”, — так Степанова заканчивает эту историю. В другом месте, осознав неравенство документа давно прошедшей истине, она вспоминает момент разочарования: “Вместо респектабельного занятия — исследования или расследования — все, чем я занималась все это время, вдруг оказалось фрейдовским семейным романом, чувствительным романсом о былом”. <...>
Когда-то давно Мария Степанова поставила перед собой простую цель — написать книгу о своей семье. По мере многолетней работы эта цель чуть не пришла к провалу, но, преодолев множество испытаний и этических пропастей, взглянув во множество зеркал, которые держали перед ней предшественники, — она сумела-таки осуществиться. Рассказать о своей семье вдруг становится возможно. Становится возможно заново рассыпать и собрать мозаику. “Памяти памяти” — это книга памяти громадного путешествия, и путеводная нить сохранена для читателей».
Дмитрий Бутрин в рецензии «Путешествие не особым путем» («КоммерсантЪ») говорит о языке книги: «Значительные тексты отличаются тем, что их легко, интересно и важно читать: язык “Памяти памяти” — то, ради чего стоит это делать, остальное — дополнение.
Об этом языке стоит думать и говорить подробно, и это, видимо, будет делаться. Но то, мимо чего нельзя пройти,— это язык, безусловно органичный для современной русской культуры. И сама возможность этого языка — открытие не только для внутреннего употребления; “Памяти памяти” кажется литературой, значимой и в европейском, и в мировом контексте, и совершенно естественно то, что книгу уже переводят на немецкий и английский. Дело не в том, что и сама Степанова значима как автор не только для России — а в том, что из очень частного размышления в результате возникает текст с абсолютно общемировой оптикой. Как, когда, каким образом вышло так, что спустя множество десятилетий мы незаметно для себя стали частью мира, в котором всегда существовала, никогда не разрушалась, была важна и естественна память множества поколений? А что “когда”. Должно же когда-то это было случиться».
Ирина Шевеленко в рецензии «“Памяти памяти”: Романс воспитания» (журнал «Сеанс») предлагает обратить внимание в первую очередь на структуру книги Марии Степановой: «Пройдет пара десятилетий, прежде чем станет понятно, какому ряду и порядку вещей принадлежит эта книга. Речь не о жанровом, не о языковом, тем более не о тематическом ряде — в этом смысле книга Марии Степановой “Памяти памяти” никакого ряда не создаст, в ней ничто не допускает подражания и тиражирования. Речь о ряде как продукте смены зеркал, линз и прочего инвентаря, с помощью которого смотрела на себя русская культура в последние сто лет. Эта смена предложена “откуда не ждали”, хоть задним числом и будет казаться, что отсюда именно и надо было ждать. Степанову знали как замечательного поэта и блестящего эссеиста, но для овладения большой прозаической формой это вовсе не достаточные предпосылки. Судя по первым реакциям, “Памяти памяти” кажется некоторым читателям именно эссе, разросшимся до размеров книги. Однако и внутреннее устройство этой книги, и ее внешний несущий каркас свидетельствуют о другом. “У этого текста структура и замах эпоса” (с. 200), — говорит Степанова о зингшпиле Шарлотты Саломон, героини одной из важнейших для всей книги глав. У романса Степановой совершенно тот же замах. (Подзаголовок книги, в котором есть и отзвук family romance, и ложный намек на “душещипательность”, также разъясняется в главе о Саломон.) Однако структура, которая под этот замах подводится не похожа ни на что в опыте русской прозы, да и не русской тоже. Конечно, в способах спайки глав и историй, в сквозных мотивах, в конрапункте “аверсов” и “реверсов”, на которых в значительной мере держится конструкция книги, сказывается опыт поэта, привычного к выстраиванию в последовательность — поэтическую книгу — сопротивляющегося линейной упорядоченности материала. Но все это само по себе не новость и в прозе. Новостью в книге Степановой как раз оказывается устройство нарратива, точнее то, чтó в ней становится нарративом...»
Елена Рыбакова в рецензии «Почему конец романа отменяется» («Ведомости») разбирает сюжетную составляющую книги: «Невозможность романа — это, конечно, невозможность сюжета. О бабушках, прабабушках, прадедушках известно так немного, что из этого никак не сложить связную историю с верстовыми столбами “родился”, “женился”, “умер”. Легче легкого обвинить во всем советскую власть, тем более что все будет правдой: наши выжившие прапра действительно так хотели затеряться в складках истории, что давно и добровольно обрекли себя на молчание. Но и советская власть не всесильна, она всего лишь подыграла силам более значительным; после того века, который пережили наши пра и пра, рассказывать чужие истории, как раньше, нельзя, плотность времени изменилась, и понять, как оно течет теперь в романе, и есть задача для совместных трудов памяти и литературы.
Что приходит на место, оставленное старым сюжетом? Ответ Марии Степановой выходит математическим и музыкальным — конструкция ее прозы держится на переборе рядов и постоянном смещении масштаба. Параллельно с семейным фотоальбомом говорят другие каталоги: груды вещей в чужих комнатах, пуговицы в шкатулках, альбом для марок (настоящий и из Андрея Сергеева), рабочие записи на клочках, музейные экспонаты (не забыть освенцимские очки и чемоданы), библиотеки; вот движение от “Шума времени” к “Охранной грамоте” и “Моему Пушкину”, а вот — от Сарры к Леле и от Лели к Наташе, сюда — к кольчецам и усоногим, туда — в родовые Бежецк и Херсон, налево — Сонтаг с Бартом, направо — Миша с Галей. Ритм этой прозы тоже живет перебоями — большое романное дыхание и дневниковая скороговорка не окончательно подогнаны к фрагментам, где, казалось бы, им самое место; в пазах застревает воздух, который дает тексту объем. Такой Пруст-XXI — уже нелепо пускаться вдогонку за утраченным, зато самое время спросить, велики ли дыры в сачке, чтобы прошлое расположилось в них вольготно, как в романе».
Игорь Кириенков в статье «Память, говори: зачем читать новые книги Эдуарда Лимонова и Марии Степановой» («Афиша-Daily») рассуждает о взаимосвязи формы и содержания: «Степанова пишет сегодня на русском языке как никто. Замечательная плотность фразы, мастерское переключение повествовательных скоростей в пределах предложения, абзаца, главы, музыкальная, в конце концов, организация всего текста — мы отвыкли, что у отечественной прозы может быть “обоняние как у оленя» и “осязание как у нетопыря». Одна эта беспримерная языковая пластика сделала бы книгу событием, но бывалый читатель Степановой и так знает, что именно она сейчас сочиняет самые совершенные, слова с места не стронешь, периоды. А еще — что умением выписывать замысловатые фигуры на льду достоинства этого автора не исчерпываются, а дело не в последнюю очередь в оптике, устройстве глаза, в том, что попадает в писательский объектив. <...>
Многое, другими словами, выдает в книге Степановой крупнейшее литературное явление последнего времени, и прежде чем «Памяти памяти» станет мрамором <...>, хочется успеть сказать о том, что делает ее такой современной и такой для всех нас необходимой. “Актуальное” в литературе определяется, конечно, не упоминанием новейших средств связи и работой с сетевым фольклором, и хвалить автора за старательную, кончик языка наружу, инвентаризацию текучего пространства — дело довольно обреченное. Проза Степановой схватывает “сегодня” иначе: не как картотеку, или комод, или на столе разложенные артефакты (хотя и об этом здесь есть упоительные, объясняющие обложку страницы), но как сам принцип мышления, со множеством закрепленных и свободных вкладок, как логику хранения в облаке, где ничто не пропадает навсегда и в любой момент может снова стать видимым, близким, интересным. Мир идей и мир вещей в “Памяти памяти” зыбки и взаимопроницаемы, и как от этого — раскавычим классическую цитату — не вскочить на ноги, схватив себя за волосы».
Варвару Бабицкую в рецензии «Имена и вещи» («КоммерсантЪ») больше интересует фигура автора: «“Памяти памяти” — шкатулка с драгоценностями, которые можно перебирать долго и с любого места: коллекция мыслей, которые можно додумывать в любом историческом и эстетическом направлении, коллаж фактов, каждый из которых обретает смысл только в связи с другими.
Эти факты и мысли связывает между собой совершенно особенная фигура автора. Степанова обращается с мировой культурой непринужденно, отказываясь от той добровольной самоизоляции, которую чаще всего выбирает современная русская литература. Степанова создает густое плетение цитат, не трудится давать ссылки, не растолковывает, приводит стихотворение Одена без перевода, не оправдывается за перевес культурного багажа. Это не то, отмеченное Григорием Дашевским, интеллигентское цепляние за общие пароли-цитаты, которое происходит “во многом от страха реальности, от страха оказаться среди чужих, от страха признать, что уже оказался среди чужих”. Степанова как раз абсолютно бесстрашна, потому что в мировой культуре она среди своих, и она опирается на общность культурной памяти с читателем. Эта презумпция в русской прозе очень нова — даже в эпоху гугла, отменяющего потребность в сносках. Истории традиционно избирательной, выстраивающей иерархию и последовательность предметов, людей и сюжетов, заслуживающих запоминания, Степанова противопоставляет относительно новую идею истории как мозаики бесконечного количества равноправных фактов и мнений: “В сравнении с архивом, с его "переизбытком жизни" у истории узкое горло: ей достаточно нескольких примеров, двух-трех деталей покрупней”. Концепция архива уравнивает всех: приведенный Степановой донос звучит не менее лирично, чем любовное письмо».
Ранее в рубрике «Спорная книга»:
• Джонатан Сафран Фоер, «Вот я»
• Сергей Шаргунов, «Валентин Катаев. Погоня за вечной весной»
• Александра Николаенко, «Убить Бобрыкина»
• Павел Басинский, «Посмотрите на меня»
• Андрей Геласимов, «Роза ветров»
• Михаил Зыгарь, «Империя должна умереть»
• Яна Вагнер, «Кто не спрятался»
• Алексей Сальников, «Петровы в гриппе и вокруг него»
• Ольга Славникова, «Прыжок в длину»
• Тим Скоренко, «Изобретено в России»
• Сергей Кузнецов, «Учитель Дымов»
• Герман Кох, «Уважаемый господин М.»
• Антон Понизовский, «Принц инкогнито»
• Джонатан Коу, «Карлики смерти»
• Станислав Дробышевский, «Достающее звено»
• Джулиан Феллоуз, «Белгравия»
• Мария Галина, «Не оглядываясь»
• А. С. Байетт, «Чудеса и фантазии»
• Сборник «В Питере жить», составители Наталия Соколовская и Елена Шубина
• Хелен Макдональд, «Я» — значит «ястреб»
• Герман Садулаев, «Иван Ауслендер: роман на пальмовых листьях»
• Галина Юзефович. «Удивительные приключения рыбы-лоцмана»
• Лев Данилкин. «Ленин: Пантократор солнечных пылинок»
• Юрий Коваль, «Три повести о Васе Куролесове»
• Шамиль Идиатуллин, «Город Брежнев»
• Алексей Иванов, «Тобол. Много званых»
• Владимир Сорокин, «Манарага»