Эмма Клайн. Девочки
М.: Фантом Пресс, 2017
Галина Юзефович в обзоре «Главные переводные бестселлеры этой осени» (сайт «Медуза») выделяет в первую очередь тему одиночества: «Героиня “Девочек” — подросток, недолюбленный, одинокий, беззащитный перед чужим взглядом, и потому вечно рассматривающий себя чужими — как правило, равнодушными — глазами (“В том возрасте я была в первую очередь предметом оценки и только, поэтому в любом общении сила всегда была на стороне моего собеседника”). Ее слепая жажда быть увиденной по-настоящему, быть принятой и понятой так неодолима, что позволяет ей успешно игнорировать многочисленные предупредительные сигналы: испорченные продукты, которыми питаются обитатели ранчо, и грязь, в которой они живут (“гниль” и “вонь” — чуть ли не самые частые слова в романе), постоянный наркотический туман, полупринудительный грубый секс, унижения, угрозы, вымогательство. За один внимательный взгляд, за одно ласковое касание Эви готова отдать все, что у нее есть, и украсть недостающее, чтобы внести плату сполна. Клайн с едва ли не физиологической достоверностью воссоздает это щемящее подростковое ощущение, которое зудом отдается в душе любого читателя, независимо от возраста (читатели младше двадцати лет, вероятно, вообще почувствуют, что им засунули руку в сердце и немного пошевелили там пальцами).
Беспощадная потребность в любви и сосущая внутренняя пустота, требующая заполнения, становятся двигателем романа, а секта, затягивающая героиню в свои сети, — метафорой “всего плохого”, что может случится с человеком, оказавшимся во власти этого демона. Поэтому, оставаясь романом о секте и цементирующих ее механизмах, “Девочки” Эммы Клайн — это в первую очередь роман о чувствах, о юности и муках взросления, точный, глубокий и универсальный...»
Арина Буковская в статье «Очень плохие девчонки» (журнал «Профиль») подчеркивает детальность отображения подросткового мира: «Сюжет романа то петляет в ярком, насыщенном прошлом, когда все и случилось, то выныривает в безрадостное настоящее, где юная влюбленная Эви превратилась в одинокую женщину средних лет, боящуюся собственной тени. Обо всем, что происходит, Клайн рассказывает без сантиментов: быстро и горячо, с такими цепляющими подробностями, что у читателя есть все шансы ухнуть без подготовки в собственные подростковые злость и слезы и вынырнуть обратно уже с обновленным пониманием себя. Вообще, на детали, которые быстро затягивают в созданный ею мир, Клайн не скупится: рубчики от юбки на ляжках толстой подружки, привычка прикрывать рукой прыщи, карандаш для глаз, разогретый над зажигалкой. И всякие другие штуки, о которых наверняка каждый когда-то знал, но забыл: “Мы лизали батарейки, чтобы ощутить на языке металлический разряд, который, по слухам, равнялся одной восемнадцатой оргазма”.
И особая песня Клайн — рассказы про коммуну, в которой пропала Эви: что там было за место? Длинноволосые девочки, “одетые в потрепанное что попало”, общие затасканные платья хранятся в мешках для мусора, общие дети бегают сами по себе. Калифорнийское жаркое лето, все пропахло дымом. “Девочка хочет сигаретку, девочка ее получит”. Клайн умудряется объяснять, почему все это было удивительным счастьем, попутно тыкая читателя в подгнившую изнанку идиллии. Никаких дифирамбов коммуне она не поет и вообще не слишком жалует хиппи, впрочем, кажется, и остальных тоже. Скорее, жалеет и злится — из-за всех на свете потерянных девочек, которые так ждут любви и красоты, а огребают что-то совсем противоположное.
Из-за всех, кто просит одного: “Полюби меня” — и готов за это отдать не только свою, но и сколько угодно чужих жизней».
Ей вторит Евгений Бабушкин в материале «Фактор кота Мурзика, хиппи-убийцы и 11 видов одиночества» (портал «Литературно»): «Пруст макал печенье в чай, а героини Эммы Клайн лижут батарейки, “чтобы ощутить на языке металлический разряд, который, по слухам, равняется одной восемнадцатой оргазма”. “Девочки” — история малолетних убийц из секты Чарльза Мэнсона, но это веселый и щедрый роман. Веселье — в деталях. Каждая, как батареечная кислятина на языке, вызывает обвал воспоминаний. Клайн — мастер работать с деталями прошлого и вообще с деталями, у нее в глазу микроскоп, а под ним — женский микромир: “Не хотелось — пусть ненароком — выставить напоказ собственную труху”.
Много лет про женщин писали как про хоккеистов или энтомологов: “женское” значило “частное”. Елинек и другие открыли женское как общечеловеческое. Вот и Клайн пишет как будто про девочек из прошлого века — а на самом деле про современного человека, который, как та девочка, больше всего жаждет любящих глаз. Настолько, что готов ради этой любви залить кровью целый город...»
Светлана Кольчик в статье «Girls only: почему вы не сможете оторваться от провокационного романа Эммы Клайн» (журнал «Marie Claire»), напротив, подчеркивает гендерную адресацию книги: «Роман — в первую очередь не о секте, а о женщинах. О наших тайных желаниях и комплексах — спрятанных так глубоко, что у нас не хватает духу признаться в них даже самим себе. О нашей уязвимости и зависимости — от чужого мнения, от мужчин, от стереотипов. О дефиците любви и о том, как далеко некоторые из нас способны зайти, чтобы хоть как-то восполнить эмоциональный и сенсорный вакуум. О таком сложном феномене, как женская дружба, психологические нюансы которой автор книги исследует с хирургической скрупулезностью, обнаруживая там, к слову, гораздо больше эротизма, чем в отношениях с мужчинами. <...>
Разумеется, секс — то, что продается лучше всего. Но Интернет по всему миру заходится панегириками роману Эммы Клайн — не только смакуя шокирующие сексуальные сцены. Многие женщины пишут, что, прочитав книгу, они стали свободнее. Что это — шаг к эмансипации, но не совсем той, о которой, как раз начиная с 1960-х, трубили феминистки, а к эмансипации внутренней. Что благодаря этой книге многие неожиданно сделали большой и смелый шаг к принятию настоящих себя».
Данил Леховицер в статье «“Девочки” Эммы Клайн: Феминистский роман о секте 60-х» («Wonderzine») без затей называет роман феминистическим: «Клайн рассуждает о женских преступлениях как реакции на окольцевавший их деспотичный мужской мир. Недаром Эви находится в двух временных отрезках — в “сейчас” и в 1969 году: писательница показывает, как время и гендерный климат подвели всех женщин. Сорок лет пролетело, защищённее себя чувствовать никто не стал, а обид и нажитых пощёчин не поубавилось. “Девочки” акцентируют внимание на уязвимости: уязвимости героинь перед мужчинами и иллюзией свободы, уязвимости крепких стен дома перед головорезами Рассела, уязвимости собственного тела. Клайн мастерски прочёсывает мелкой гребёнкой эту неисследованную почву, да так, что ни одна деталь не проскакивает между зубцов. В копошении быта, круговерти рутины, в защите знакомых вещей и консьюмеризме писательница усматривает затаённую ранимость и страх, которыми и пользуются секты вроде Расселовой.
Уже с первой попытки ей удалось наводнить три сотни страниц ощутимой энергией неистовости и эмпатии, феминистским посылом и повествованием, балансирующим между чистосердечным признанием и документалистикой, художественным вымыслом и дурным сном. То, что “Девочек” всем миром подняли на щит и одарили премиями, само по себе уже хорошо. Но важнее то, что эта книга и вправду может что-то изменить, подсказать, что даже самое загнанное и затравленное сердце — самоценно».
Татьяна Сохарева в обзоре «Девочки Мэнсона, вегетарианцы и Нигерия» («Газета.ru») подчеркивает, что речь в книге идет не просто о женщине, а о девочке-подростке, проходящем все круги взросления: «Сложно вообразить себе книгу, которая точнее передавала бы ощущения четырнадцатилетней девочки, одуревшей от свалившейся на нее логики взрослой жизни. Она переживает крушение привычного детского мира, в котором до некоторых пор существовали лишь родители да женские журналы, обучающие неокрепшие девчачьи умы искусству соблазнения и прочим глянцевым глупостям: “Быть девочкой значило и это тоже — быть готовой ко всему, что о тебе скажут”. При этом Эви несвойственно то бунтующее неблагополучие, что исходило, например, от Холдена Колфилда (главный герой “Над пропастью во ржи”). Она, скорее, напоминает сказочную Алису, которая, юркнув в кроличью нору, не думает о том, где она приземлится и как будет выбираться обратно. Показательно и то, что Клайн рассказывает историю взрослой Эви сломанным голосом подростка.
Драйва в нем едва ли не больше, чем положенного в таких случаях раскаяния. Отчасти “Девочки” — это и литература про литературу: наблюдать, как документ под пером Клайн переходит в беллетристику, чрезвычайно интересно. Но главное — это, конечно, изображение девичьих метаний, впервые выведенных в литературе без тени снисходительной иронии и карикатуризации».
Наталья Ломыкина в обзоре «Фикшн года: самые ожидаемые книги ярмарки Non/Fiction» («РБК») и вовсе отказывает мужчинам в способности проникнуться эмоциями героини Эммы Клайн: «Да простят меня читатели-мужчины, которых тоже перелопатит этот провокативный, пугающий, щемящий роман об изнанке взросления, но я все же уверена, что прочувствовать его до конца смогут только женщины. Дебютантка Эмма Клайн ухитрилась извлечь из самых потаенных глубин души и облечь в слова ту невероятную бурю, которая сотрясает каждую девочку-подростка на пути к женственности. “Девочки” — история о “болезненной уязвимости, хрупкости, ранимости, страхе перед миром взрослых и стремлении поскорее оказаться внутри этого мира”. <...>
Жуткая и правдивая история, лежащая в основе сюжета, в романе все-таки вторична. “Девочки” — история подросткового взросления, гормональный бунт, выливающийся в бунт против всех. Причины бегства от тоски и одиночества в семью-коммуну, в руки умелого и жестокого манипулятора на исходе 60-х были теми же, что выгоняют из дома сегодняшних хрупких и уязвимых девочек. И ни яркое калифорнийское солнце 1969 года, ни московская осень, ни лондонский туман не гарантируют безопасности. Детонатор, готовый сработать в любую секунду и превратить защищенный и безопасный мир маленькой девочки в настоящий кошмар, находится, прежде всего, внутри. И роман Эммы Клайн — один из способов если не обезвредить его, то хотя бы найти».
Аглая Топорова в материале «Ангелы Чарли. “Девочки” Эммы Клайн» («Год Литературы») проводит неожиданную параллель между «эпохой хиппи» и позднесоветской реальностью: «“Девочек” можно назвать романом взросления. Но это слишком поверхностно и пошло. Книга Эммы Клайн вообще не об этом — она о любви и случайности, которые могут перевернуть всю жизнь человека: разрушить ее или придать новые смыслы. Это потрясающая реконструкция американского сознания 1960-х (и наших 1980-х), когда “ложь, секс и видео” воспринимались не только как что-то нормальное, но и как необходимое: “Быть девочкой значило и это тоже — быть готовой ко всему, что о тебе скажут. Обиделась — ну тогда ты чокнутая, никак не отреагировала — стерва. Поэтому оставалось только улыбаться из угла, в который тебя загнали. Присоединиться ко всеобщему смеху, даже если смеются над тобой”».
И, наконец, трудно обойтись без рассуждений о языке и стиле этой книги, с которыми выступила в колонке «О романе Эммы Клайн «Девочки» и сложностях перевода» (сайт интернет-магазина «Лабиринт») переводчица романа Анастасия Завозова: «Эви Бойд — героиня романа Клайн — говорит кручеными, вывернутыми и дутыми предложениями, в которых красивость иногда зашкаливает до уровня сахарного диабета. Эви, которая непременно хочет, чтобы ее заметили, не может сказать словечка в простоте, она старательно закручивает все свои мысли и чувства в тугие кулечки из гормонов, набитых красивыми словами. Она рвет предложения, забывает ставить точки, начинает с середины, а иногда на середине фразы и заканчивает, — в общем, в начале книги Эви делает как будто бы все, чтобы читатель поморщился и сказал, ой, ну зачем же все так сложно.
Все так сложно, потому что простых подростков, конечно, не бывает. И не бывает подростков, которые в четырнадцать лет, сквозь надвигающуюся на них тьму взрослой жизни, могли бы говорить четко, ясно и хорошо. Постепенно, когда с Эви случаются все новые и новые потрясения, когда жизнь — настоящая, а не выдуманная — подходит к ней все ближе и ближе, Эви начинает терять все свои бесконечные прилагательные, все свои рвано-ажурные оборотики и начинает говорить очень просто, даже документально. Фиксируя реальность, а не раскрашивая ее. Для меня, как для переводчика, было очень важно сохранить этот переход: от красоты, балансирующей на грани вычурности, к реальности. Ведь весь роман, если суммировать его как-то в одной строчке, о том, какой нам кажется любовь до того, как мы с ней столкнулись: лицом к лицу и до разбитого носа».
Ранее в рубрике «Спорная книга»:
• Павел Басинский, «Посмотрите на меня»
• Андрей Геласимов, «Роза ветров»
• Михаил Зыгарь, «Империя должна умереть»
• Яна Вагнер, «Кто не спрятался»
• Алексей Сальников, «Петровы в гриппе и вокруг него»
• Ольга Славникова, «Прыжок в длину»
• Тим Скоренко, «Изобретено в России»
• Сергей Кузнецов, «Учитель Дымов»
• Герман Кох, «Уважаемый господин М.»
• Антон Понизовский, «Принц инкогнито»
• Джонатан Коу, «Карлики смерти»
• Станислав Дробышевский, «Достающее звено»
• Джулиан Феллоуз, «Белгравия»
• Мария Галина, «Не оглядываясь»
• А. С. Байетт, «Чудеса и фантазии»
• Сборник «В Питере жить», составители Наталия Соколовская и Елена Шубина
• Хелен Макдональд, «Я» — значит «ястреб»
• Герман Садулаев, «Иван Ауслендер: роман на пальмовых листьях»
• Галина Юзефович. «Удивительные приключения рыбы-лоцмана»
• Лев Данилкин. «Ленин: Пантократор солнечных пылинок»
• Юрий Коваль, «Три повести о Васе Куролесове»
• Шамиль Идиатуллин, «Город Брежнев»
• Алексей Иванов, «Тобол. Много званых»
• Владимир Сорокин, «Манарага»