Джулиан Барнс. Одна история
М: Азбука-Аттикус. Иностранка, 2018
Владислав Толстов в обзоре «Иностранная проза: один абсолютный шедевр и три просто хороших романа» («БайкалИНФОРМ») называет «Одну историю» «самой простой книгой Барнса» и пытается обосновать свой тезис отталкиваясь от сюжета: «Почему “Одна история” — самая простая из книг Барнса? Потому что там сюжет — та же набоковская “Лолита”, только наоборот: не стареющий мужчина соблазняет нимфетку, а зрелая дама 48 лет вступает в предосудительные отношения с 19-летним юношей. Даму зовут Сьюзан, юношу — Пол, или Кейси-Пол, как его называют. Время — конец 60-х, скучный британский курорт, Пол и Сьюзан посещают местный спортивный клуб, где играют в теннис. Вскоре спортивное соперничество перерастет в нечто большее. Потом их выгонят из клуба с формулировкой “за распутное поведение”, потом Полу набьет морду муж Сьюзан, который хоть и не спит с ней уже двадцать лет, не согласен мириться с тем, что у его жены роман с малолеткой. А потом они поженятся, и начнется вторая часть. <...>
Нежный, глубокий, страстный и невероятно печальный роман, который дочитываешь, сглатывая непрошеный комок в горле. Одна из лучших книг Барнса, как я уже сказал. Простая манера изложения — но это та простота, которая достигается многолетним мастерством. И еще — одна из лучших книг о любви, написанная когда-нибудь. Шедевр. Абсолютный шедевр».
Серегей Кумыш в обзоре «Неодушевленная любовь и паранормальные явления: лучшие книжные новинки апреля» («Posta magazine») обращает внимание на низкую эмоциональность этого «романа о любви»: «Все это немного напоминает учебник по анатомии души состарившегося человека, привыкшего обходить стороной разговоры о собственной биографии: есть ощущение, что Пол, вроде бы предельно честно говоря о себе, о своей возлюбленной, о жизни, что оказалась длинной, не подпускает нас к чему-то действительно важному, к той самой — одной — истории. То ли потому, что и сейчас, по прошествии многих лет, пытается, но так и не может найти подходящие слова, то ли просто из-за вечно бодрствующего и сующего нос, куда не следует, внутреннего цензора. В романе много ума и рефлексии, но присутствие того самого чувства, о котором всю дорогу вроде бы идет речь, угадывается крайне редко. Впрочем, возможно, так все и было задумано. В конце концов, никому ведь не приходит в голову искать атмосферу места на географической карте: если рассматривать ее как своего рода источник определенной информации, например, об отдельно взятой стране, то и “Одна история” — вне всяких сомнений, источник определенной информации об отдельно взятой любви».
Анастасия Завозова в обзоре «20 главных переводных романов 2018 года» («Esquire»), написанном до появления русского перевода, вычленяет из этой истории главное: «Сюжет “Простой истории”, (а точнее — единственной) чем-то напоминает “Предчувствие конца”: былое и думы немолодого мужчины, у которого в юности был сокрушительный роман с женщиной вдвое старше него. Теперь ему кажется, что это и есть та самая единственная история, которую нужно успеть рассказать. Барнс, как всегда, пишет тихо и скупо, но у этой тишины — оглушительность сердечного приступа. Чтобы читать и не бояться, держите под рукой чью-то руку».
Наталия Ломыкина в обзоре «20 главных книг 2018 года» («Forbes») цитирует самого Джулиана Барнса: «“Почти у каждого из нас есть одна-единственная история, которую хочется рассказать. Это не значит, что в жизни больше ничего не происходит: бесчисленное множество событий, которые могут превратиться в бесконечный рассказ. Но лишь один будет что-то значить, лишь один стоит того, чтобы быть услышанным. И вот мой рассказ”. Такими словами предваряет свою новую историю интеллектуал Джулиан Барнс, один из лучших современных прозаиков.
Его новый герой, обаятельный Пол, очень во многом похожий на самого Барнса, свой рассказ начинает с философского и в то же время очень личного вопроса: “Вы бы хотели любить больше и страдать больше или любить меньше, но и меньше страдать?” Он вспоминает историю своей большой любви, студенческое лето, когда 19-летний Пол встретил замужнюю состоявшуюся 48-летнюю Сьюзан — и все в мире перестало иметь значение. Та самая “единственная история”, о которой Пол готов рассказать, стала определяющим событием в его жизни».
Игорь Кириенков в статье «Совершенная строгость: за что мы любим Джулиана Барнса» («РБК Stile») вписывает творчество Барнса в общелитературный контекст: «Cамая свежая его вещь — в авральном темпе переведенная на русский “Одна история”: 300 страниц упругого текста, где каждое слово понятно и каждое требует пояснений. Уподобление литературы сетевой инфраструктуре всегда отдает упрощением, но это, пожалуй, наиболее доходчивая аналогия: роман главного героя с женщиной вдвое старше его как будто пропущен через алгоритм фейсбука — читатель не сразу может восстановить причинно-следственную логику поворотных событий и обнаружить под отдельными сценами многослойную психологическую подкладку.
Все это — а еще редкое по нынешним временам умение Барнса говорить о заветном наособицу, мимо штампов — выглядит как заявка на то, чтобы на восьмом десятке опуститься в соседнее кресло с Рушди и Кутзее и смотреть на сверстников через окно иллюминатора. Обоснованы ли эти баснословные притязания? Пожалуй, да: совершенная строгость — и неизбывное обаяние — барнсовской прозы заключается не в грозном положении бровей (для этого он слишком британец), а в отношении писателя к своему искусству. При видимой легкости, с которой Барнс переходит на обобщения, его по-прежнему больше прочего интересуют отдельные, ни на что не похожие состояния. Одна история — это история, принадлежащая одному. <...>
Именно этот автор сейчас — наш главный специалист по негромко, но уверенно проговоренным истинам о жизни и судьбе; не седативное, но отрезвляющее средство; литература, не знающая одышки. Это редкий эффект: последние десять лет мы наблюдаем непрерывное писательское восхождение, пугающе-безупречную вертикаль, становление классика в режиме реального времени — но отчего-то не боимся, что рецензенты переборщат с бронзой. В присутствии Барнса мы, кажется, вообще ничего не боимся».
Михаил Визель в обзоре «5 книг недели. Выбор шеф-редактора» («Год литературы») делает акцент на «русофильстве» британского писателя: «После триумфального — и организованного, подчеркнем особо, при активном участии Британского совета — приезда Барнса на “Нон/Фикшн” в декабре 2016 года, когда он представлял свой “русский роман” о Шостаковиче, 70-летний писатель пользуется в России — во всяком случае, в столицах — репутацией живого классика и русофила. Чьи новые опусы обязательны к немедленному переводу и прочтению. “Одна история” — из их числа. На языке оригинала она появилась в феврале 2018 года, и вот уже российские издатели с законной гордостью представляют ее нам. Гордость понятна: не только потому, что “Иностранка” очень профессионально сработала, но и потому, что роман действительно очень хорош. Нeпритязательное название The Only Story обманчиво. Смысл его не в том, что “да так, ничего особенного... обычная история”, а в том, что у каждого человека есть только одна история, которую он и рассказывает всю жизнь в разных регистрах. История рассказчика, Пола, далека от обычности: в 19 лет он влюбился в 48-летнюю женщину... и прожил с ней под одной крышей более десяти лет, причем их отношения постепенно мутировали от пылкой любви до тихой дружбы молодого преуспевающего юриста со старой тетушкой со средствами и “со странностями”. О том, как это происходит, Барнс рассказывает с тихой, сдержанной, чисто английской грустью. И при этом препарирует “странности любви” с виртуозностью поклонника Тургенева и Достоевского — недаром же русофил».
Анастасия Скорондаева в рецензии «Былое от ума» («Российская газета») разбирает структуру «Одной истории»: «В первой части, написанной в шутливой манере от первого лица, читатель будто бы в замочную скважину подсматривает за флиртом влюбленных, за легкостью дней, нежностью чувств и счастливым смехом. Но вскоре, когда Сьюзен переезжает в Лондон к Полу, беззаботность оборачивается бытовой тягостной трагедией, вскрываются былые раны. Пол, пытаясь справиться с происходящим, взрослеет раньше своих сверстников. Барнс рассказывает нам об этом уже в форме второго лица: и время в романе как будто бы останавливается. <...>
В заключительной части, рассказанной холодно и скупо, — от третьего лица, Пол будет коротать время. В свои сорок с копейками он покажется стариком, проживающим оставшиеся дни. Его работа, друзья, женщины — вся эта суета для “Одной истории” лишь размытый фон. Любовь, единственная история, — ловушка, из которой не выпрыгнуть, даже когда все, казалось бы, сгорело дотла. Память предательски сохранит мелькающие картинки прошлого. Чувство вины забрезжит и испарится где-то в воздухе: останется лишь одна трагическая безысходность. <...>
Барнс погрузит в настолько оглушительно тихую печаль, что даже платочек для утирания слез не понадобится. Просто помолчим. Сам автор лишь скромно усмехнется: он опять превзошел себя».
Вера Номеровская в рецензии «Немаленькие трагедии» («Rus.Lsm.lv») обращает внимание на смену ракурса в разных частях романа: «“Я” — регистр рассказчика в первой части книги, вообще-то разбитой на три. Пол Робертс (“я”) — девятнадцатилетний студент из вполне благополучной, ординарной британской семьи приезжает к родителям на каникулы. Безделье. Сплин. Безобидные, но не всегда, перепалки с матерью. Теннисный клуб по соседству — центр жизни респектабельного настолько же, насколько скучного пригорода Лондона, который обозначен в романе как Деревня (The Village). <...>
“Ты” — регистр второй части романа. Ты (Пол) берешь и сбегаешь со своей возлюбленной в Лондон. И вдруг сталкиваешься с обстоятельством такой разрушающей силы, что сопротивление оказывается бесполезным. Неожиданно открывшаяся зависимость Сьюзен выстраивает твою жизнь по новому сценарию, который не предполагался ни тобой, ни читателем, который отныне тоже “ты” — настолько безапелляционно, но по-британски вежливо вводит Барнс своего героя в состояние со-зависимости.
“Он”. Третье лицо последней части. Слабая, но такая человеческая попытка анализа, почему все просто так сложилось: началось, продолжилось, закончилось. И почему эта история навсегда осталась определяющей. Исключающей саму возможность любой другой истории. Любой. Другой. По крайней мере, по Барнсу».
Галина Юзефович в рецензии «“Одна история” Джулиана Барнса: откровенное фото без фильтров» («Медуза») подчеркивает, что череда внешних событий почти не важна для автора: «Виртуозная, по-настоящему мастерская игра с ракурсом — одно из ключевых свойств романа. Барнс ни на миллиметр не отклоняется от первоначального намерения изложить всю жизнь Пола как “одну историю” — историю его отношений со Сьюзен, поэтому многие очевидно важные для каждого из героев в отдельности события остаются за скобками. Муж героини Гарольд, изувечивший душу и тело своей жены, ежевечерне накачивающийся пивом и заедающий его страшным количеством зеленого лука, так и остается не более чем заготовкой, наброском для образцового злодея. Дочери героини — любимые, великодушные, своенравные, щедрые — удивительным образом почти выпадают из повествования, потому что в “одной истории” Пола и Сьюзен у них нет своей роли. То же касается и поздних влюбленностей Пола, и его друзей, и его карьеры. <...>
“Одна история” — книга для медленного, долгого и вдумчивого чтения. Скупая на события, но исключительно плотная по мысли, она, как и многие другие вещи Барнса, балансирует на тонкой грани, разделяющей художественную прозу и эссеистику. Размышления автора о юности и гордости, о любви (Барнс редкий писатель, который, рассуждая на эту тему, ухитряется не проронить ни единого банального слова), об ответственности и ее границах заставляют откладывать книгу, снова возвращаться к ней, перечитывать единожды прочитанное и обнаруживать в нем смыслы, не замеченные с первого раза...»
Тот же острый интерес Барнса к внутреннему пейзажу отмечает и Анна Наринская в рецензии «Пейзаж внутри нас» («Новая газета»): «Кадзуо Исигуро сказал в одном из интервью, что его совершенно не интересует пейзаж вокруг нас, только пейзаж внутри нас. И при всей разности этих двух писателей “пейзаж внутри нас” это именно то, к чему пришел Барнс в своих последних романах. Он занимается изображением нашей психики, ну или души. Он делает это без всяких романтических преувеличений, пристально, печально и сочувственно. Знать себе цену (не очень высокую) — совсем не значит себя презирать.
На этом месте можно было бы сказать множество возвышенных вещей, но хочется сказать одну, отчасти смахивающую на практическую. Именно в таком подходе, в таком взгляде состоит надежда современной литературы на существование в качестве отдельной вещи — важной вещи, которую совершенно невозможно заместить. Нельзя точно воспроизвести, запараллелить, сделать нечто точно такое же, но другими (визуальными, например) методами.
Кажется, таких надежд две — сам язык как вечное поле эксперимента и эта возможность, дающаяся большим писателям, глядеть внутрь человека (читай — внутрь себя) и описывать словами, что там происходит. Потому что подробно и узнаваемо этот пейзаж внутри нас можно описать только словами...»
Татьяна Сохарева в рецензии «Роман с рутиной» («ПРОчтение») добавляет, что новый роман Барнса еще и книга о механизмах памяти: «“Одна история” держится на мотиве ускользания — дружбы, любви и, в конце концов, личности, не способной просто взять и забыть про старые раны. Однако структура книги куда сложнее и интереснее, чем простая документация постепенного умирания чувства. С точки зрения формы “Одна история” сродни записной книжке, заметки в которой делаются по случаю. С виду они хаотичны и часто бессвязны. В них нет места строгой хронологии и пространным описаниям пейзажей. В этой расхристанности структуры проявляется еще один важный лейтмотив романа — ненадежность памяти, которая цепляется за светлые моменты, не желая воскрешать все то неприятное, что последовало за ними.
Таким образом разворачивается довольно типичный для Барнса конфликт между памятью и литературой. Он специально выметает со страниц книги всю литературную бутафорию (“Ну, не могу я упомнить погодные условия, сопутствовавшие моей жизни”), высушивает текст до тех пор, пока от него не остается одно лишь оголенное чувство жалости и опустошения, которое охватывает героя, когда он смотрит на то, что осталось от некогда милых черт. Но такой степени психологической остроты Барнс, пожалуй, достигает впервые».
Ранее в рубрике «Спорная книга»:
• Сергей Зотов, Дильшат Харман, Михаил Майзульс, «Страдающее Средневековье»
• Филип Пулман, «Книга Пыли. Прекрасная дикарка»
• Наринэ Абгарян, «Дальше жить»
• Лора Томпсон, «Представьте 6 девочек»
• Инухико Ёмота, «Теория каваии»
• Июнь Ли, «Добрее одиночества»
• Алексей Иванов, «Тобол. Мало избранных»
• Ханья Янагихара, «Люди среди деревьев»
• Антон Долин, «Оттенки русского»
• Гарольд Блум, «Западный канон»
• Мария Степанова, «Памяти памяти»
• Джонатан Сафран Фоер, «Вот я»
• Сергей Шаргунов, «Валентин Катаев. Погоня за вечной весной»
• Александра Николаенко, «Убить Бобрыкина»
• Павел Басинский, «Посмотрите на меня»
• Андрей Геласимов, «Роза ветров»
• Михаил Зыгарь, «Империя должна умереть»
• Яна Вагнер, «Кто не спрятался»
• Алексей Сальников, «Петровы в гриппе и вокруг него»
• Ольга Славникова, «Прыжок в длину»
• Тим Скоренко, «Изобретено в России»
• Сергей Кузнецов, «Учитель Дымов»
• Герман Кох, «Уважаемый господин М.»
• Антон Понизовский, «Принц инкогнито»
• Джонатан Коу, «Карлики смерти»
• Станислав Дробышевский, «Достающее звено»
• Джулиан Феллоуз, «Белгравия»
• Мария Галина, «Не оглядываясь»
• А. С. Байетт, «Чудеса и фантазии»
• Сборник «В Питере жить», составители Наталия Соколовская и Елена Шубина
• Хелен Макдональд, «Я» — значит «ястреб»
• Герман Садулаев, «Иван Ауслендер: роман на пальмовых листьях»
• Галина Юзефович. «Удивительные приключения рыбы-лоцмана»
• Лев Данилкин. «Ленин: Пантократор солнечных пылинок»
• Юрий Коваль, «Три повести о Васе Куролесове»
• Шамиль Идиатуллин, «Город Брежнев»
• Алексей Иванов, «Тобол. Много званых»
• Владимир Сорокин, «Манарага»