Дмитрий Глуховский. Текст
М.: АСТ, 2017
О чем новая книга Дмитрия Глуховского, рассказывает Николай Александров в очередном своем обзоре «Книжечки» («Эхо Москвы»): «Роман Дмитрия Глуховского “Текст”, выпущенный издательством АСТ, первый не фантастический (если иметь в виду жанр) роман писателя. Илья, в прошлом студент МГУ, невинно осужденный (полицейские подбросили наркотики) и отсидевший семь лет, возвращается в Москву. Его возлюбленная вышла замуж, а мать умирает в день его приезда. Илья решает найти полицейского, из-за которого он и попал в тюрьму. Встреча завершается убийством. У Ильи остается мобильный телефон убитого. Ну и вся сосредоточенная в телефоне жизнь: связи, знакомые, родственники. В эту жизнь он и погружается».
Лиза Биргер в обзоре «10 книг для отпуска» («The Village») напоминает о прежних заслугах автора, если кто позабыл: «Дмитрий Глуховский — один из немногих российских авторов, которому удалось обзавестись верной армией фанатов. Его серия научно-фантастических романов “Метро” стала и субкультурой, и франшизой, и, в общем, умеет человек брать современность за хвост. “Текст” — это первый реалистический роман Глуховского, доказывающий, что таланты у него не только менеджерские, а именно хватать современность за хвост он умеет и в нежанровой литературе — про столкновение отцов и детей и про то, как легко, страшно и необратимо потерять себя во время, когда весь ты и твоя история — в почте, в чатах, в истории браузера».
Константин Мильчин в рецензии «Книга на выходные» (ИТАР ТАСС) объясняет, в чем заключается принципиальная новизна этой книги: «“Текст” важен именно потому, что Глуховский снова вернулся туда, где когда-то его ждал успех. Перед нами снова обычный человек, даже не человек, а человечек. У него нет прошлого, потому что детство и юность забылись сами, а семь лет в колонии хочется забыть.
У него нет настоящего и будущего, нет друзей, родных и привязанности, все что у него есть — это сперва месть, а потом чужая жизнь, в которую он влезает и начинает ей жить. Илья — никто, Илья — ничтожен, Илья начинает отвечать за жизни других, как за репутацию мертвых, так и за судьбу живых. И вдруг он начинает в этой ситуации вести себя крайне достойно, хотя даже самый строгий судья не стал бы от него этого требовать. <...>
В новом романе неестественно звучат диалоги, но их тут почти и нет: исключительно переписка по почте и в мессенджерах. И, конечно же, бесконечный внутренний монолог главного героя, который Глуховский умеет писать очень хорошо. Как и строить сюжет. Но это в тексте не главное. Главное — это достоинство ничтожного человечка, который в экстремальной ситуации оказался на высоте».
Галина Юзефович в материале «Дмитрий Глуховский становится большим писателем, а Ольга Брейнингер — надеждой русской литературы» (сайт «Медуза») горячо рекомендует «Текст» читателям: «Тем, кто привык считать Дмитрия Глуховского сноровистым и прагматичным производителем подростковой постапокалиптической фантастики и только, после “Текста” определенно придется пересмотреть свою точку зрения. <...>
Написанный с барочной цветистостью роман, тем не менее, нигде не переходит границу хорошего вкуса, ловко балансируя на самом его краешке. Просчитанно душераздирающий (читатель гораздо раньше героя понимает, что ничего хорошего из этого погружения в чужую телефонную жизнь не выйдет, нечего и надеяться, и дальше как сквозь стекло наблюдает за обреченными метаниями Ильи), он в то же время нигде не пересекает незримый рубеж, за которым читательские сопереживание и боль сменяются снисходительным равнодушием. Умный и сложный по мысли, “Текст” остается в то же время тем, чем и должен быть, — захватывающим психологическим триллером системы “не дочитал — не уснешь”».
Борис Алиханов в рецензии «Новый Глуховский: “Текст” как роман “за жизнь”» (сайт «Литературно»), напротив, в хорошем вкусе Глуховского не без оснований сомневается: «Развлекательным книгам не дают литературных премий. Как быть? Все просто: нужно написать канонический роман. И Дмитрий Глуховский крепко взялся за дело. Какое впечатление должно серьезное произведение производить на читателя? По всем меркам современной российской прозы, это должно быть что-то тягостное и безысходное, причем, желательно, с первых строк. Пускай главным героем будет бывший осужденный, Илья. Вот такой, чтобы лучшие годы жизни прошли у него в тюрьме, чтобы он оттуда вышел, а все вокруг ему чужие. И чтоб он всем чужой. За что Илья сидел? Лучше всего, конечно, чтобы ни за что. Чтоб милицейский произвол и человеческая жизнь, загубленная ради внеочередной звездочки на погонах. Мать героя... Тут следует остановиться.
На литературных форумах популярен термин “сабачька”, который означает, что если в произведении (имеется в виду современное произведение “за жизнь”) есть какое-нибудь милое, трогательное существо, щенок там или кто-то подобный, оно обязательно погибнет ради одной-единственной цели — вышибить из жесткосердечного читателя слезу покрупнее. Ну и накрутит до максимума и так предельный уровень безысходности. <...> Дмитрий Глуховский пошел дальше — на роль “сабачьки” утвердил мать Ильи».
Елена Макеенко в обзоре «Новая русская проза: конец июня» (сайт «Горький») размышляет о естественности перехода Дмитрия Глуховского в ряды писателей-реалистов: «Переход Глуховского на новое литературное поле оказывается закономерным: российская реальность в романе — уже сбывшаяся антиутопия. Превратиться в этих условиях из фантаста в реалиста — путь естественный. “Вроде все и правильно сделал, а все равно — в ад, — рассуждает главный герой «Текста», пытаясь «дозвониться» до Бога в церкви. — На земле жизнь так организована, чтобы все люди непременно в ад попадали. Особенно в России”. Да, вам не показалось, это довольно беспросветный по тональности роман. Но это беспросветность того отрезвляющего качества, которая при грамотном сюжете и психологически достоверных персонажах может стать и читательским удовольствием, и поводом подумать о жизни».
И, наконец, Игорь Бондарь-Терещенко в статье «Новинки худлита: шапка в серванте, милиционеры без штанов и киевская нечисть» (сайт «Фраза.юа») выражает сомнение в том, что писатель выбрал верное направление: «Говорят, что Дмитрий Глуховский “проломил наконец сковывавшую его жанровую скорлупу и не без блеска вышел в пространство, именуемое «большой литературой»”. Что сказать по этому поводу? Выйти-то он вышел, да что толку? Хотя нет, что вы, толк, безусловно, есть, только не цеховое это преимущество, не гамбургский счет и прочий честный бокс в туалете. Дело в том, что из “большой литературы” нынче как раз бегут, уж больно она почвеннической, что ли, становится. <...>
Так вот, современная как раз бежит туда, откуда Глуховский, “проломив скорлупу”, вышел — в бытовую фантастику, именуемую нынче “русской готикой”. Там может быть все что угодно — от тоскующих по народу интеллигентов вроде Антона Секисова до народных мстителей, охотящихся на интеллигентов вроде Бориса Лего, и только “большой литературы” там нет, поскольку в мире “маленького человека” она попросту не нужна. Для премий и государственных заказов — нужна, а в жизни — не очень. Всем хочется, чтобы необычно, как было раньше у Глуховского — в “Сумерках” или “Метро”. Да он и сам в своем новом романе чуток фантастики подпускает — как маленькую собачку у Кузмина — чтобы не было так тоскливо от узнаваемости сюжетов о возвращении с того света на этот, с малой зоны на большую, как писал Солженицын».
Ранее в рубрике «Спорная книга»:
• Сборник «В Питере жить», составители Наталия Соколовская и Елена Шубина
• Хелен Макдональд, «Я» — значит «ястреб»
• Герман Садулаев, «Иван Ауслендер: роман на пальмовых листьях»
• Галина Юзефович. «Удивительные приключения рыбы-лоцмана»
• Лев Данилкин. «Ленин: Пантократор солнечных пылинок»
• Юрий Коваль, «Три повести о Васе Куролесове»
• Шамиль Идиатуллин, «Город Брежнев»
• Алексей Иванов, «Тобол. Много званых»