.jpg)
Дмитрий Быков. Июнь
М.: АСТ. Редакция Елены Шубиной, 2017
Общее представление о фабуле нового романа Дмитрия Быкова можно получить из материала «“Июнь”: роман-эксперимент Дмитрия Быкова о предвоенном времени» («РБК-Стиль») Натальи Ломыкиной: «В душной и тревожной атмосфере надвигающейся войны разворачиваются три истории, почти не связанные друг с другом. Любовная трагикомедия молодого поэта Миши Гвирцмана, которого в 1940 году по нелепому заявлению на полгода выгоняют из Института философии, литературы и истории (ИФЛИ). Драма советского журналиста Бориса Гордона, мечущегося между женой и вернувшейся из эмиграции возлюбленной: цена слова и доносы, липкий страх и стыд, арест и предательство, стирающее границы между жизнью и существованием. И, наконец, третья, как определяют в издательстве, “гротескная, конспирологическая сказка” о пожилом филологе Крастышевском, который ищет способы управлять намерениями людей с помощью языка и текста. Дмитрий Быков собирает пирамиду романа из трех историй, нанизывая судьбы своих героев на предчувствие войны. И напряжение все нарастает, потому что, в отличие от героев, читатель не только точно знает, что война будет, но и знает, какой страшной она окажется.
Быков афористичен и очень точен, в “Июне” нет ни часто свойственной ему избыточной барочности, ни философских отступлений. Текст романа похож на серию фотоснимков, на которых удалось запечатлеть неуловимое — атмосферу. В “Июнь” погружаешься с головой — и впитываешь время и ощущения, пока не перестает хватать воздуха. Вот только когда, ошалевший, выныриваешь — понимаешь, что и за пределами романа дышать все так же тяжело».
Галина Юзефович в статье «Лучший роман Дмитрия Быкова — “Июнь”» (сайт «Медуза») оценивает атмосферу, в которой происходит действие книги, иначе: «Мир конца 30-х, созданный Быковым, удивительно целостен и гармоничен. Так и тянет назвать его “уютным” — в том же примерно смысле, в котором может показаться уютной душная атмосфера больничной палаты или тюремной камеры. Это живой, теплый, затхлый и узнаваемый мир из рассказов наших бабушек и дедушек, счастливо переживших ту эпоху. Быков почти нигде не унижается до прямых и потому банальных аллюзий, и его тридцатые — это именно тридцатые. Ничто в романе не выглядит нарочитой карикатурой на наши дни — и именно поэтому читать “Июнь” по-настоящему жутко.
Отсутствие “фиги в кармане”, отказ от многозначительного подмигивания позволяет с особой ясностью увидеть зловещее сходство между ожиданиями и страхами героев Быкова и нашим собственным завороженным ожиданием великого взрыва, который одновременно освободит нас от зла и станет нашей расплатой за соучастие в нем. Однако ожидающая нас буря, убежден Быков, фальшивка, пустышка, гроза без дождя, не приносящая облегчения. “Все ждут: ну, сейчас будет Содомская Гоморра! А будет максимум еще одна европейская война, и посмотрю я на них на всех...” — впроброс кидает один из персонажей, и, похоже, именно в этом скрыт самый страшный — и самый глубинный — смысл “Июня”».
Елена Танакова в рецензии «Предчувствие войны или время мучительного выбора» (сайт «Gallerix.ru») называет главным достоинством «Июня» именно историчность: «Эпиграфом к новой книге Дмитрия Быкова могли бы стать слова Горького о невозможности понять смысл настоящего без знания прошлого. Герои “Июня” — родом из смутных лет, предшествовавших величайшей катастрофе XX века. Но читателям дня нынешнего их мысли и тревоги понятны и пугающе близки. В большей степени, чем хотелось бы. <...>
Роман “Июнь” ещё и о великом поколении, к которому относились и Самойлов, и Наровчатов, и Коган, и Трифонов, и Окуджава. Поколении, “повыбитом железом” и возродившем страну в мирное время».
Борис Кузьминский в рецензии «Выходит в свет “Июнь” Дмитрия Быкова» (газета «Ведомости»), напротив, предлагает обратить внимание на частные, сугубо человеческие, вневременные переживания героев книги: «“Июнь” стоил бы разговора и не будь в нем первой части. Это история Миши, сначала студента ИФЛИ, где вместе с ним учатся Павел Коган и Сергей Наровчатов, в романе просто Павел и Сергей, затем больничного санитара, затем ненадолго, до 22 июня, снова студента. Миша завис меж двумя женщинами, Валей и Лией, — вот весь сюжет. Валя, похоже, бес, Лия — ангел, но вероятно, что наоборот: шарада Валя/Лия не имеет решения. Быков предлагает здесь беспрецедентно жесткие, даже жестокие сцены плотской любви, но в них, как и в его описаниях неба, ветра, города, ревности, ярости, максимум мастерства, ноль привычного уже шипра, больше от нынешнего предчувствия пагубы, чем в велеречивых выкладках Бориса или камланьях Крастышевского. К счастью, первая часть самая длинная».
Константин Мильчин в рецензии «Книга на выходные: “Июнь” Дмитрия Быкова» («ТАСС») находит в романе Дмитрия Быкова не только исторические и литературные, но и библейские аллюзии: «Три части, три героя, действие разворачивается в конце 1930-х и в самом начале 1940-х. Первого выгнали из вуза, и он отправился изучать жизнь во всех ее проявлениях, работая в больнице. Но от мыслей и от несчастной любви все равно не убежишь. Второй — поэт и тайный сотрудник органов — разрывается между двумя женщинами, а заодно — долгом и нехорошими предчувствиями как по поводу себя, так и по поводу страны. Наконец, третий — убежден, что может использовать литературу для того, чтобы влиять на судьбы мира. Сим молитву деет, Хам пшеницу сеет, Яфет власть имеет, смерть всем владеет. <...>
“Июнь” — это история русской литературы, превращенная в роман, в котором идеи и пыл быковской публицистики становятся частью атмосферы книги. И собрано все это вместе до крайности изящно».
И только Елена Макеенко в обзор «Новая русская проза: начало сентября» (сайт «Горький») не спешит присоединиться к восторженному хору: «При мощном замысле и продуманных композиционном и сюжетном воплощениях нельзя не заметить, что Быкову, как всегда, тесно в рамках собственного романа, тесно в шкуре повествователя, и даже разнообразие голосов и точек зрения, которым он себя обставляет в тексте, не помогает. Бумага то и дело рвется, впуская лирическое или саркастическое замечание автора, длинную необязательную шутку, глобальное поучительное обобщение, комментарий про то, что это слово здесь, конечно, не подходит, а все ж оно здесь останется. Похожая история творится в книге со временем. Все действие происходит в тридцатых, и это вроде бы не декоративные, не искусственно сгущенные годы, но описанные с должной долей достоверности. И все-таки автор позволяет себе прогнозировать в головах своих героев что-нибудь вроде того, что грядущая война станет легендой, на которой можно будет стоять следующие пятьдесят лет, и это ясновидение несколько портит впечатление от остальной современной сюжету рефлексии».
Ранее в рубрике «Спорная книга»:
• Антон Понизовский, «Принц инкогнито»
• Джонатан Коу, «Карлики смерти»
• Станислав Дробышевский, «Достающее звено»
• Джулиан Феллоуз, «Белгравия»
• Мария Галина, «Не оглядываясь»
• А. С. Байетт, «Чудеса и фантазии»
• Сборник «В Питере жить», составители Наталия Соколовская и Елена Шубина
• Хелен Макдональд, «Я» — значит «ястреб»
• Герман Садулаев, «Иван Ауслендер: роман на пальмовых листьях»
• Галина Юзефович. «Удивительные приключения рыбы-лоцмана»
• Лев Данилкин. «Ленин: Пантократор солнечных пылинок»
• Юрий Коваль, «Три повести о Васе Куролесове»
• Шамиль Идиатуллин, «Город Брежнев»
• Алексей Иванов, «Тобол. Много званых»
• Владимир Сорокин, «Манарага»