Александра Николаенко. Убить Бобрыкина. История одного убийства
М.: Русский Гулливер, 2017
Константин Мильчин в рецензии «“Убить Бобрыкина”: что за книга получила главную российскую премию года» («ТАСС») небезуспешно ищет в романе достоинства, которые позволили букеровскому жюри сделать выбор: «Текст литературоцентричен: автор явно внимательно и с карандашом читает современную литературу. Особой остроты и социальности нет: все самое интересное происходит в душе главного героя. Кстати, сюжет тут развивается в день по чайной ложке. И в итоге 200 страниц — это, пожалуй, даже много. В качестве рассказа история бы сильно выиграла.
Мы наблюдаем, как главный герой, Саша Шишин, проживает день за днем. Спит, просыпается, слушает упреки матери, ностальгирует и ненавидит. Он вспоминает школьные годы, когда все время проводил с соседской девочкой Таней и когда его мучил сосед Бобрыкин. Саша хрупкий и немного не от мира сего, а Бобрыкин — его личный враг, палач и персональный дьявол.
Он все время оказывается на пути Саши, делает ему какие-то гадости или просто говорит что-то неприятное. Саша пытается убежать от Бобрыкина в сонное царство, Бобрыкин ему является во сне. Саша углубляется в воспоминания, а Бобрыкин уже там, со своими глупыми шутками и обзывательствами. Бобрыкин везде, Бобрыкин повсюду, это универсальное зло, которое лучше тебя, которое отняло любовь всей твоей жизни и которое еще и в лифте с тобой постоянно ездит. <...>
Роман так и просится на одну полку с романтической прозой. Но нет, вселенная “Убить Бобрыкина” — это очень мрачный мир, в котором все крутится не вокруг любви и романтики, а вокруг смерти, убийства, болезни, где мать жестока к сыну, где любящие сердца никогда не будут вместе. Это все вторично и местами натужно, но у книги есть единый нерв, который заставляет немного сбавить накал критики...»
Немного иначе неутомимый Константин Мильчин расставляет акценты в статье «Саша и Танюша против афедрона» (сайт «Горький»): «Читая роман “Убить Бобрыкина”, ты испытываешь дежа вю. Жюри искало нового Сашу Соколова, а нашло экзальтированную барышню. Которая пишет у себя на страничке, потом ее обнаруживает девичья редакция крупного холдинга, издает, и у книги появляется своя небольшая секта на Livelib. Опять-таки, солидным дядям и тетям из жюри “Букера” такие тексты положено игнорировать.
Но это только часть правды. Александра Николаенко не так проста, как может показаться после прочтения первых страниц романа и просмотра ее немного восторженных профайлов и аккаунтов. “Убить Бобрыкина” по-своему сильная книга. Из-за непрерывного чувства грядущего апокалипсиса, в котором живет мать Саши. Из-за густой смеси примет и суеверий, в которую погружена ее жизнь. Из-за того, что, описывая эту смесь, писательница не ударилась в антиклерикальный памфлет, а действительно сконструировала на свой лад новое средневековье. Из-за ритма, которым написана пусть не вся, но значительная часть текста. Из-за эпитетов, которые впиваются в людей и явления и не отпускают их. Из-за зыбкости того пограничного мира между реальностью и наваждением, в котором разворачивается действие книги. Причем здесь “Букер” — не очень понятно. Для таких текстов есть специальная премия, и называется она НОС».
По-своему пытается объяснить решение жюри и Александр Гаврилов в статье «Полковчега златошвеек» («Известия»): «Из всех стилизаций и крестословиц жюри выбрало наиболее привлекательную: книгу “Убить Бобрыкина” Александры Николаенко. Это тоже не вполне роман, но тугая напряженность слова отчасти искупает полную индифферентность автора к сюжету. Если бы провести по русской литературе прямую линию между прозой Хармса и ранним Битовым, то книжка Николаенко окажется где-то очень близко к этой безусловно важной линии...»
Олег Жданов в рецензии «“Убить Бобрыкина”: Свежее возвращение» («Комсомольская правда») убеждает читателей, что книга Александры Николаенко — из тех, что повышают статус литературных премий: «Так сейчас не пишут и так нужно сейчас писать. Однажды модернизм сменил въевшийся в стенки черепных коробок реализм, однажды сюрреализм подорвал власть соцреализма. Книгу Александры Николаенко хочется перепечатать на печатной машинке и сделав несколько копий с помощью копирки, показать нескольким самым надежным друзьям. Нет-нет. Никакой политики. Просто это ценное интеллектуальное удовольствие и те, кто искренне пошел на “Матильду” и те, кто регулярно смотрит Малахова, не должны об этом узнать. Я помню так прочитанного Булгакова, Юза Алешковского и Кастанеду. Они очень разные, но все они — некое таинство.
Стилистическая основа книги, которая стала ее сюжетом — это человеческие сомнения и внутренний диалог без морального пафоса. Книга состоит из мыслей, которые срываются с языка нашего сознания, из мыслей, которые мы не успели не подумать. Эти сомнения и беспомощная внутренняя ярость делает из нас персонажей Гоголя, ничтожных и милых, в шинели и без. С другой стороны, в жизни “маленьких людей” любое бытовое действо становится событием, которое может перевернуть жизнь раз и навсегда. <...>
Многогранность модели жертва-палач, плохой-хороший, сверкающая в калейдоскопе Александры Николаенко становится притчей-памфлетом, но не сложно Свифтовским, а воздушно Горинским. Такие книги повышают статус литературных премий и их жюри. Рекомендация от всей души и желчи».
Новаторский характер романа задолго до оглашения шорт-листа «Русского Буера» отметила и эксперт «НацБеста-2017» Александра Романова в рецензии «Больше хоррора, больше хардкора» (сайт «В Грибе»): «Книга все же получилась наполненной предельной метафизикой обыденности и повседневности, мучительности детства и невыносимости подростковости. “Детством Люверс” Пастернака раньше дружно зачитывалась вся наша гуманитарная олдскул-интеллигенция, восхищаясь тем, что он как-то сумел тонко отразить внутренний мир девочки-подростка, хотя лично мне всегда казалось, что они все не так прочитали и ничего не поняли, что эти восторги сильно преувеличены, и главное в этой повести совсем не детские впечатления, а ощущение неизбывной депрессивности и тревоги как основного опыта жизни. В книге “Убить Бобрыкина” исследуется прежде всего не депрессивный фон, а тяжелый травматический опыт учащегося возрастом примерно шестого класса с точными детальными отсылками постперестроечных времен, чего, на мой взгляд, особенно принимая во внимание форму ритмической речи, в отечественной литературе очень давно не было».
Тезис о новаторстве оспаривает Лиза Биргер в статье «Пальцем в запять» («КоммерсантЪ»): «Повесть же получается не о внутреннем устройстве дурачка, не о его одержимости, а о том, как ускользнуть в мир прекрасных иллюзий от неприглядной реальности. В этом она отличается от “Школы для дураков”, с которой произведение Николаенко, как нам смело обещает аннотация на обложке, “встанет в один ряд”. На самом деле, конечно, это вещи совершенно разного ряда. И прежде всего потому, что в “Убить Бобрыкина” нет абсолютно ничего новаторского. Он показательно, даже нарочито вторичен. Герой повести не сообщает нам ничего нового о нас самих, он, напротив, является нашим отражением, этаким сознанием советского человека в период полураспада, где равно разложились ностальгические образы прошлого и символы советского детства, русская классика и неподцензурная литература, ужасы советского быта и спасительное народное православие.
Немаловажно, что дело происходит зимой, от Рождества до Пасхи, это очень нарочитый символизм. Как и то, что “убить” тут, конечно, надо не Бобрыкина в длинном бархатном халате, а смердящий советский труп. Но повесть не беспомощна и может даже зацепить своим странным обаянием. Особенно если пережить повторы, привыкнуть к стилевым странностям и отважно дочитать до финала. Это точно не лучший русский роман прошлого года. Но и сама книга, и то, что она произвела впечатление, показывает прежде всего, насколько же мы бедные, насколько же нас до сих пор не отпустило».
Роман Борисов в развернутой рецензии «Реквием по детству из сумерек любви» (веб-журнал «Перемены») доброжелательно разбирает стиль романа: «Мне лично как читателю не хватило в конце некоего всплеска, акцента, расширения: всё та же стелется ноющая безысходность до самого конца — в общей мелодике романа.
Ещё несколько слов о языке. Порою кажется, он прост, но в своей вязи он настолько удивителен, что искренне завидуешь умению автора двигать нечто из ничего… Важное достижение Николаенко — безвремённость. Настоящее в прошлом. Совершенная свобода обращения со снами-явью, грёзами-желаемым, где прошлое и настоящее неотделимы в мире героя, перемежаясь в сложной паутине. Которой — веришь.
Окказионализмы, искрящие в контекстах, особенности авторской орфографии, даже чаянные или нечаянные ошибки, даже нестандартное — потенциально возможное, но по нормам неправильное употребление падежного управления — здесь естественно работает на образ, гармонирует с ним, заставляет поверить как в существование особого идиолекта внутри Шишина, так и в природную самость материнской суровости...»
Ольга Тимофеева в статье «К Бобрыкину присела на колени» («Новая газета») пытается взглянуть на книгу с точки зрения читателя: «“Букер” и на этот раз не обманул ожиданий. Как не раз в последнее время, он выбрал в лауреаты самую безнадежную с точки зрения читательского интереса книгу — дебютный роман московской художницы Александры Николаенко “Убить Бобрыкина” (М.: Русский Гулливер, 2016). Завлекающий подзаголовок “История одного убийства” вряд ли исправит положение, как только читатель заглянет под мрачную обложку, исполненную самим автором. В отличие от жюри, присудившего победу с редким единодушием: “Очень крутой роман. Здесь русский язык — на десять, архитектура построения романа — на десять. Это нестандарт. Это гениальное произведение, написанное русским языком” (Петр Алешковский, председатель жюри, лауреат “Русского Букера-2016”), редкий читатель признает дебют несомненно талантливого человека тем литературным образцом, который достоин столь безоговорочной оценки. Мало кого поток умышленно замысловато поставленных слов, набранных из говоров, церковных книг, окраинного жаргона, поэтических сборников, донесет до конца книги. По сути, в романе нет ничего, кроме слов. Сюжет позволяет нанизывать их в промышленных масштабах. <...>
Самых доброжелательных может смутить ворох неточных эмоций, натянутость сравнений, приблизительность метафор, насильственный синтаксис, неуемное желание сказать красиво...»
И, наконец, Александр Кузьменков в июньской статье «“Нацбест-2017”: в поисках неведомых достоинств» (журнал «Камертон») беспощадно несет нового лауреата «Букера» по кочкам: «Книга категорически не предназначена читателю. Непролазный артхаус интересен одной лишь А.Н. да двум-трем эстетствующим рецензентам, которые изо всех сил хочут образованность показать. Сюжета в 200-страничном тексте ровно на две копейки. Зато Николаенко изъясняется на манер Васиссуалия Лоханкина — спотыкливым пятистопным ямбом: “У арки Шишин выскочил внезапно, и не успел Бобрыкин ненавистный удивиться, что снова Шишин ему попался на дороге, бросился, рыча, ему под ноги и в щиколотку впился, и повис, скрипя зубами. Но был Бобрыкин Шишина сильнее, схватил его за шкирку, поднял над поземкой, отшвырнул назад. Куда подальше”. Я авторессу нет, не презираю, — я просто знаться с нею не хочу. Сейчас куда подальше зашвырну, чтоб впредь ее, манерную, не видеть, тоскливую и нудную притом. В топку!..»
Ранее в рубрике «Спорная книга»:
• Павел Басинский, «Посмотрите на меня»
• Андрей Геласимов, «Роза ветров»
• Михаил Зыгарь, «Империя должна умереть»
• Яна Вагнер, «Кто не спрятался»
• Алексей Сальников, «Петровы в гриппе и вокруг него»
• Ольга Славникова, «Прыжок в длину»
• Тим Скоренко, «Изобретено в России»
• Сергей Кузнецов, «Учитель Дымов»
• Герман Кох, «Уважаемый господин М.»
• Антон Понизовский, «Принц инкогнито»
• Джонатан Коу, «Карлики смерти»
• Станислав Дробышевский, «Достающее звено»
• Джулиан Феллоуз, «Белгравия»
• Мария Галина, «Не оглядываясь»
• А. С. Байетт, «Чудеса и фантазии»
• Сборник «В Питере жить», составители Наталия Соколовская и Елена Шубина
• Хелен Макдональд, «Я» — значит «ястреб»
• Герман Садулаев, «Иван Ауслендер: роман на пальмовых листьях»
• Галина Юзефович. «Удивительные приключения рыбы-лоцмана»
• Лев Данилкин. «Ленин: Пантократор солнечных пылинок»
• Юрий Коваль, «Три повести о Васе Куролесове»
• Шамиль Идиатуллин, «Город Брежнев»
• Алексей Иванов, «Тобол. Много званых»
• Владимир Сорокин, «Манарага»