Номинация: литературно-критическая статья
Попытка осмыслить конечность, смертность своей страны и своего народа — одна из констант культуры.
Но вот форма и глубина подобных размышлений очень различны.
Есть эффектные приемы краха цивилизации и даже конца света. Зритель наблюдает эпические виды разрушающихся городов и видит, как Библию Гутенберга спасают от сожжения в камине. Тут важны масштабы и динамика, а вопрос: «зачем спасать книгу, которую никогда не сможешь прочесть?» - обычно не поднимается.
Другое дело, когда крах становится инструментом анализа общества и человека, вскрытия пороков государства. Когда автор описывает ущербность некоего образа жизни и политических механизмов. Причем не сложности отдельной войны или этапного проекта, но коренные, фундаментальные пороки.
Если идеология — это картина будущего, выраженная в «правильном наборе понятий», то настоящий образ смертности — это распад общества и государства, которые наступили именно потому, что люди разделяли признанную идеологию.
Мерзость и запустение вместо сияющих дворцов, когда все продолжают рассуждать именно о дворцах, потому как ничего нового выдумать не могут. Как любители античной культуры в раннем Средневековье. Или же сторонники Третьего рейха осенью 44-го.
Показать, со всей правдивостью и скрупулезностью, распад некоего выдуманного общества — это старый фантастический приём. В последние десятилетия среди отечественных авторов А. Лазарчук применяет его наиболее последовательно: «Мой старший брат Иешуа», «Кесаревна Отрада» даже «Абориген» - разрушение мира становится способом исследования выдуманной вселенной.
Но как работать с Отчизной, помышлять крах собственной страны?
Тут, разумеется, американская фантастика даёт громадную фору всем остальным:
- есть «фабрика грёз», в которую надо включать не только богатейшую киноиндустрию, но и пёструю литературную традицию на платежеспособном рынке. Можно сказать, что любой сюжет о страданиях на краю мрачной бездны найдет своего автора, читателя, режиссера и зрителя. Даже если это будет «Над пропастью во ржи...»;
- существует традиция ожидания краха или тяжелого кризиса в самих США. Причем известны буквально все её вариации, от чисто религиозных до политико-экономических. Люди покупают плавучие дома на случай второго потопа, и делают сайты, где предсказывают крах доллара;
- при всём богатстве кризисов — крах пока не наступил, поэтому каждые несколько лет его предпосылки и формы видятся несколько иначе. Авторы, стремясь к оригинальности своих текстов, ищут новые мотивы и свежих персонажей.
Это отечественные писатели столкнулись с проблемой — они живут в стране, которая меньше чем за сто лет претерпела два разрушения государственности и ужасную войну, в которой сохранилась лишь чудовищным напряжением сил. Как рассказать про 90-е ещё хуже, чем там было на самом деле? Конечно, романы В. Пелевина или В. Рыбакова — дают образы практически финальной катастрофы, смерти России, возникновения каких-то иных народов на месте русского. Но они лишь ужесточают модель кризиса, в который рухнули осколки бывшего Союза. «SNUFF» — это одновременно и пророчество, и модель, в которой банановые республики живут не первую сотню лет.
В японской фантастике — навсегда останется мотив ядерной бомбардировки и сокрушения Империи. В явной или скрытой форме он будет притягивать к себе сюжетные линии, как магнитный полюс все стрелки компасов. В польской — полюсом стали попытки обретения государственности и болезненные травмы «национального сознания», которые авторы проецируют на выдуманные миры.
В США подобной травмой была Гражданская война, но как же давно она закончилась!
Авторы ХХ-го века писали об ожидании революции: «Железная пята» Дж. Лондона, «Гроздья гнева» Дж. Стейнебека, «Атлант расправил плечи» А. Рэнд. Потом постепенно перешли к ожиданию ядерной войны — начал традицию чуть ли не Р. Хайнлайн, а все романы и пересчитать сложно. Советскую угрозу могли воспринимать серьезно, могли смеяться, потом её не стало. Еще раньше, чем она исчезла, фантасты сдвинулись к ожиданию экологической катастрофы и бунту машин.
Благодаря этому американские авторы получают критически важную отсрочку. К. Еськов хорошо показал [1], что часть фантастических романов, давно признанных классическими, никак не может являться футурологией, - эти книги всего лишь рефлексия уже состоявшихся перемен в обществе. «1984-й» - это про реальный тоталитаризм 30-40-х и про западные представления о социализме, но через сорок лет после написания романа — миром правили совсем иначе. В отечественных реалиях 1920-х замятинская антиутопия «Мы» заведомо воспримется безразличнее, чем «Тихий Дон» М. Шолохова — описание и осмысление пережитой революции дает больше, чем суховатый мысленный эксперимент о тех проблемах, которые она может вызывать. Да и В. Шаламов об этих последствиях смог рассказать острее многих фантастов.
Американские же писатели, к примеру, чуть не с конца 70-х могли пугать читателей потенциальным соперничеством с Японией. Но когда в девяносто первом М. Крайтон опубликовал своё «Восходящее Солнце» - где выразил японофобные мотивы как нельзя ярче - Япония уже начала сползать в депрессию, откуда не выберется следующие четверть века. Что не ухудшает качества книги — как попытки осмыслить слабости своей страны. Равно как не делает напрасной её экранизацию.
В результате каждая угроза, каждый вид кризиса, или хотя бы кошмара — при всём разнообразии своего происхождения - порождает в американской литературе и кино традицию собственного воплощения. Сложившиеся образы используют десятилетиями, внося актуальные правки. Можно снять десятки абсолютно трэшевых фильмов-ужасов о последствиях ядерной войны, но в 2000-м превосходно экранизировать «На берегу» Н. Шюта, при том, что причиной гибели всего живого теперь указано соперничество Америки не с Союзом, а с Китаем.
Если классифицировать тексты и фильмы о крахе США, то получится своего рода лестница Данте. Нисходящая последовательность кошмаров. На каждой ступени которой — свои герои, злодеи, свой кризис общества:
- чисто природный катаклизм либо же появление пришельцев, которые никак не связаны с особенностями развития самой страны или её культуры. Это внешние обстоятельства почти непреодолимой силы. Что «Странник» Ф. Лейбера, что первая часть «Семиевия» Н. Стивенсона, что фильмы вроде «Послезавтра» или даже «Монстро» - рисуют одну и ту же картину. Люди или выживают, или гибнут. Автор смотрит, как они барахтаются в пограничных ситуациях. Главный герой — волевой оптимист, которому, естественно, может и не повезти, как миллионам вокруг, но какое-то время везёт. Просто на фоне внешней угрозы что бойскаут, что пилот стратобомбера — располагают приблизительно равными возможностями. Надо просто следовать инструкции: прятаться под стол или нажимать кнопки, - инструкция по сути-то правильная. Цивилизация наша — в такие моменты США видят себя стержнем человеческой цивилизации - вполне позитивная. Паникёры и мародёры будут наказаны, удачливые храбрецы отметят «День независимости». Получается легкая щекотка нервов, которая не заставляет задуматься над собой — это будто подойти к краю крыши, посмотреть вниз, но быстро вернуться к просмотру бейсбольного матча;
- переживание биогенного или внешнего для Земли катаклизма, которое приводит к искажению моделей поведения. Фильм «Воины света» - рисует образ победившего вампиризма, когда весь мир заболел, обратился, бывшим людям пришлось учиться жить без солнца. Деловая культура в США сохраняется, и кризис доступности человеческой крови явно отсылает к ипотечному кризису 2008-го и финансовым проблемам населения. Ситуация ужасна, и она начинает подтачивать культуру, но катастрофе можно противостоять самыми разными методами. Герой тут не просто удачливый храбрец, но еще и носитель моральных ценностей, которые должны работать, когда больше не годится инструкция — именно моральная матрица части персонажей оказывается жизнеспособнее изуродованной психики оппонентов. Но проблема в том, что у оппонента появляется «своя правда». Теперь это не просто мародёр, но морлок — из «Машины времени» (2002-го года). Или старик, который хочет просто умереть в своей постели, даже если это постель в собственном бомбоубежище - «Кловерфилд, 10». Задача протагониста — сломать «плохое равновесие» или хоть тушкой, хоть чучелком перейти в сюжет открытой борьбы. Что, собственно и делает героиня «Кловерфилд, 10» - вырвавшись из бомбоубежища, ей приходиться драться с пришельцами. Герой «Обливиона» буквально стряхивает с себя забвение.
Бывает, что подобный возврат невозможен по авторскому произволу: в «Ходячих мертвецах» уж который сезон не могут стряхнуть с себя ощущение катастрофы, и начать жизнь с чистого листа, как отцы-основатели — получается бесконечный цикл, когда за основание очередного «града на холме», приходиться всё сжигать, потому что или основатель маньяк, или на штурм идут банды психопатов. Самый же безнадежный вариант показан в «Дороге» (2009) — какая-то организованность ещё возможна разве что на уровне семьи, а так бедствие превратило людей в каннибалов;
- воздействие внешних сил, заведомо превосходящих возможности США, и уже не стихийных или тупо-инопланетных, но деятельных и предусмотрительных. Враг не просто пришел, но победил, причем основательно. Сериал «Колония» - модель оккупации Ирака фактически применена к солнечной Калифорнии (и всей остальной планете заодно). Или - «Человек в высоком замке»: что книга Ф. Дика, что сериал по ней, рисуют общество, которое потеряло надежды на прямое, открытое сопротивление. Речь о том, чтобы восстановить смысл прежней жизни, потому как в чистом виде он исчез, рассыпался. Это просто ускользающее воспоминание в обществе, которое прочно разделено на коллаборантов, обывателей и редких подпольщиков, что дерутся скорее по инерции. Да и борьба, как смысл жизни, ставится под вопрос — сила солому ломит. За каждого убитого пришельца сжигают один мегаполис. И тут зрителя/читателя подводят к сомнениям в самом «алгоритме действий» американского героя. Можно взрывать, поднимать флаг, кричать заветные слова перед расстрелом — и что? Да и вот сейчас — как себя ощущают жители того же Ирака? На этой ступени возникает настоящее ощущение смертности: если сгинет страна, начнет исчезать народ, ты не будешь знать, что делать... Разумеется, эти сомнения существуют в побочных сюжетных линиях. Главные герои, в итоге, идут по пути борьбы. От противостояния с новыми властями можно отказаться, когда нет Америки в принципе, даже в теории: эту картинку рисует «Свободное владение Фарнхэма» Р. Хайнлайна — семью выкинуло в параллельное измерение, да еще и будущее. Правят там каннибалы, от которых надо бы убегать, но приходиться сотрудничать, и последней надеждой настоящего американца остаётся возвращение в своё время...
- катастрофа, которая происходит со страной по вине её жителей, но это результат действия отдельных террористов или маньяков. Гниль в «державе датской» ставит под угрозу всё. Проще всего сделать носителем такой гнили безумного учёного. Тут стандартным образчиком вступает «12 обезьян»: герой противостоит року, желает предотвратить пандемию, только его храбрости оказывается недостаточно в сравнении с тягой к смерти обычного вирусолога. «Иная правда», пусть даже сейчас это сумасшедшая кривда — получает своё воплощение. Но отчего так подфартило безумцам? Под сомнение ставятся какие-то идеи, концепции, образы, которые сейчас широко распространены в обществе. Там где смешные дураки просто хотят выпустить животных из клеток, опасные маньяки выкашивают человечество, чтобы люди не мешали зверюшкам. Зоозащита восьмидесятого уровня превращается в ненависть к себе подобным. До предела тема педалирована уже британским автором М. Кэри в английских же декорациях – роман «Дары Пандоры». Любовь к воспитаннице не-совсем-человеку делает учительницу сообщницей в окончательном поражении старого человечества.
Нездоровая жажда наживы тоже превращается в ненависть к людям, но подобные сюжеты делают скорее локальным: добротный фильм-катастрофа непременно включает в себя образ жадного собственника или эффективного менеджера, которые, скажем, не потратились на систему безопасности АЭС.
Безумный политик – фигура более сложная, потому что его действия требуют общественной поддержки. Но пока вокруг него не сложилась партия, пока массы людей не сделали окончательный выбор, он остаётся единичным носителем зла - что и показал С. Кинг в «Мёртвой зоне»;
- заговор, который проистекает из особенностей обогащения и воспроизводства элиты, при том он наносит стране непоправимый вред. Традиция описания такого заговора - отдельная большая тема, можно сказать, что страх предательства верхов во многом сменил страх ядерной войны. Сериал «Иерихон» демонстрирует атомные взрывы в городах США, которые спецслужбами самих же Штатов чтобы переформатировать политическую структуру государства. На фоне подобной катастрофы сохраняется возможность возвращения к истокам - к семейным ценностям, к идеалам взаимовыручки в маленьком городе, к братству по оружию. На их основе надо восстанавливать страну. Но кошмар в том, что историческая удача создания США — второй раз может и не повториться. Настоящее продолжение «Иерихона» - это сериал «Революция» (2013). Схожая история катастрофы, только вместо ядерных бомб в дело пошли наномеханизмы, отключившие электричество во всём мире. Попытки отдельных прирожденных лидеров с нуля вырастить государство приводят к натуральной междоусобной войне, повторению борьбы Севера, Юга и какого-то количества независимых штатов. Кроме отката в технологиях, такой же откат происходит в мышлении — воскресают идеи сословного общества, самоизоляции, всевозможных тоталитарных структур, вроде Спарты. Умные и смелые люди, прорвавшие к власти, не способны «сделать Америку снова великой». То, что в «Почтальоне» Д. Брина выглядело сложной, но решаемой задачей, при ближайшем рассмотрении оказывается неисполнимым подвигом. Если вы хотите прежнего проекта и размаха, то вам требуются другие идеалы, если же сохраняете идеалы, то воссоздать проект не получится. А львиная доля молодежи, которая прошлой жизни уже и не помнит — мыслит совсем другими понятиями. Зрители видят не столько США, сколько вариацию Латинской Америки, с переворотами, жестокими войнами по непонятным причинам и бесконечным откладыванием прогресса «на потом». Ядерные грибы на горизонте — это не только гибель миллионов людей, это утрата лидерства в мир-системе, закат империи, будущая провинциальность;
- постепенный упадок страны, который происходит из привычного, вполне открытого функционирования элиты, из ныне существующей государственной идеологии. «Мы идём не тем путем». Мотивы подобной обреченности можно найти во множестве текстов, а в творчестве Р. Брэдбери гибнущие от бескультурия Штаты — одно из сквозных допущений. Среди современных авторов лучше всего удалось передать ощущение тупика Б. Стерлингу в «Распаде» и Д. Симмонсу во «Флэшбеке». Финансовый крах и гиперинфляция случились десятилетия назад. Падает доходность бизнеса, любого, и теперь выгоднее разворовывать инфраструктуру, а не вкладываться в неё. Идеи «зеленой энергетики» не оправдались, электричества и ресурсов постоянно недостаёт, хотя недостача эта еще не стала фатальной. Наука притормозила своё развитие, да и промышленники, как огня, боятся новых открытий — они не потянут новою технологическую революцию. Власть расшатана: тысячные банды новых кочевников могут взять штурмом федеральную базу. При этом везде скандалы и вязкие интриги, договориться о чем-то созидательном в принципе невозможно. Усиливаются губернаторы. Обыватель становится всё беззащитнее. На таком фоне ставятся под сомнения идеалы свободы, демократии, либерализма. В «Распаде» президент США начинает войну с Нидерландами и побеждает - чтобы голландская армия стала его преторианской гвардией. Потому что на американских военных в смысле дисциплины надежды больше нет. Начинается эпоха Домината, суровой и жестокой власти, которая только и может как-то поддерживать порядок в государстве. И если у Д. Симмонса герой возвращается к американским идеалам через борьбу, то Б. Стерлинг даёт образ интеллектуала, который власти служить отказывается, но силового противостояния стремится избежать. Как и римские интеллектуалы IІІ-го века нашей эры — он не знает, что ему делать. Мир меняется к худшему, и всё, что остаётся - заниматься наукой и любить жизнь. Но становиться новым Августином, искать утешение в религиозной традиции, которая только и может пережить всеобщий крах — желания нет;
- упадок цивилизации в целом, который связан с исчерпанием ресурсов, негибкостью управления и невозможностью выйти на новый цикл технологического развития. Паоло Бачигалупи сделал себе имя «Заводной» и сопутствующими романами. Новая техника в мире есть, но её недостаточно. Энергии и сырья не хватает критически. В результате могущественные группировки дерутся за оскудевающие ресурсы, по минимуму вкладываются в развитие и стараясь любой ценой уничтожить друг друга. В перспективе — генетическое разделение человечества, кастовое общество.
И тут обостряется проблема идентичности — насколько герой может быть именно американским? В основе персонажа лежит сочетание храбрости, предприимчивости и несколько упрощенной картины мира — янки из Коннектикута это канонический пример. Плюс какие-то стандартные образы-оболочки, которые возникли за последние две сотни лет: частный детектив, журналистка, полицейский, политконсультант, даже психопат. Но если старый мир фактически рухнул, или идёт страшный надлом, то как персонаж может сохранить себя? Общество принципиально меняется, причем дело даже не в воспоминаниях о прошлом мире, а в том, что детей не воспитывают по старым канонам. Герой «Разрушителя кораблей» П. Бачигалупи - типичен для современной Бангладеш, а не для США, его детство прошло на разборке ржавых танкеров. Бывший полицейский из «Безумного Макса» - насколько он реально мог раньше служить в полиции, а насколько просто именовался звучным словом, которое для окружающих означало вариацию «Робин Гуда»? Американские герои как бы растворяются в сумме похожих персонажей, образчики которых даёт мировая культура. Юный и храбрый удачник — он может быть хоть Артуром, хоть Тилем Уленшпигелем или Ши Цзинем. А если герой умник, то почему не Цзя Баоюй или Мастер, муж Маргариты? Даже если такие персонажи побеждают, то строить они будут уж точно не Америку-2;
- технический прогресс в чистом виде, который разрушает прежний образ жизни, привычную культуру, меняет людей. Он безжалостен, как новый рассвет, потому что привычная Америка не успевает измениться и сохранить самотождественность. В самом легком, щадящем варианте картина эта присутствует в киберпанке — смерть привычной культуры, бедняки живут как-то иначе, а богатые коллекционируют вещи из нашего времени, не стремясь воскрешать социальные практики, в которых они использовались. Современный вариант изображен у Д. Марусека в «Счете по головам» - привычной страны уже нет, но это результат скорее развития цивилизации, которая пережила страшные кризисы. В мире, где люди столетиями могут не умирать, а компьютеры постепенно сменяют их у властного кормила, уже совсем другая политическая система, другие идеалы. Образно говоря — успех проекта, который спасет цивилизацию, буквально вывернет культуру, потому как машины познают человека. И американцы будут как римляне в эпоху Возрождения, иди даже в XIX-м веке — можно искать в новом величии семена своего времени, только мир вокруг совсем чужой.
И кто сказал, что именно по образцу Америки, как по образцу Рима, будет строиться новый мир? С чего он вообще должен ориентироваться на человеческие государства? Тут самым показательным кинопроектом стал «Терминатор»: к страшному финалу необратимо подталкивает развитие техники. Каждая победа над разумной машиной даёт лишь отсрочку, потому как не становиться победой над компьютерной революцией. Проходит несколько лет, и в продолжении надо показывать роботов куда более умных и живучих, выводить на сцену новые модели. Мастеру технологических кошмаров, Ф. Дику, удалось сжать весь процесс до повести «Вторая модель» - победа в войне настолько нужна людям, что они запускают эволюцию боевых роботов, а тем всё равно, кого убивать. Но если перейти от тогдашних представлений о технике к современным, то кошмар технологического развития смыкается с космическим катаклизмом — пришельцы несут нам такое устройство разума, для которого человеческая личность сама по себе излишня. И явление их неизбежно, потому как глобальная эволюция требует от успешного разума распространяться по вселенной... «Ложная слепота» и «Эхопраксия» П. Уоттса — приговор в том числе и США.
Среди героев этой ступени вполне могут быть и волевые оптимисты, однако же хорошее произведение требует персонажей, которые суть игрушки судьбы. Они как Эдип или Кассандра – вольны принимать решения, но не обладают настоящей свободой. Бегут, как лабораторные крысы по лабиринту, пусть даже лабиринт в их собственном сознании.
Так лестница Данте делает первый виток своей спирали: от случайного катаклизма к неизбежной катастрофе. Собственно смертный ужас — не в борьбе со сколь угодно большим злом. Но в искажении себя. Человек поддаётся злу, принимает его, или, что еще хуже — не может не принять, потому что и все вокруг к этому толкают, и логика требует того же. Книга Иова — но только Сатана режиссирует событиями от начала и до конца, потому что он и есть носитель новой правды, которой страна и народ уже не могут соответствовать. Спасение персонажа становится возможно лишь через его отречение от идеалов и расставание с Отечеством.
Но чего добиваются авторы, снова и снова заглядывая в ужасное зеркало?
Американцы пытаются понять цену своей страны и современников. «Попробовать на зуб» идеалы. Сюжетную коллизию проще всего организовать на фоне большого кризиса. Набор визуализированных фобий и кошмаров, которые должны обернуться катастрофой – уже испытан. Легче всего читатели опознают знакомый материал, то есть декорации в виде своей собственной страны. Тогда герой имеет явное поле приложения усилий, он противопоставляет себя катастрофе. И сразу получает долю сопереживания читателей.
Это, повторюсь, самый простой способ взглянуть на себя со стороны. Если основной «отражающей поверхностью» выступает не катастрофа, но путешествие во времени или же параллельным мирам, или серьезная попытка сконструировать будущее средствами НФ – резко возрастают требования к психологии персонажей, к мелким деталям и даже выдуманным понятиям.
Отечественная фантастика решает проблему рефлексии личности и общества в первую голову конструируя сложные этические конфликты. Тут лучшие произведения и братьев Стругацких, и супругов Дьяченко, и множества других авторов. Под заданную форму конфликта, под его неоднозначность, организуется фантастический мир. В «Многоруком боге далайна» С. Логинов описал распад «настольной вселенной» и судьбу героя, который одновременно вёл людей к новому миру и вызывал громадные бедствия в старом. Читатели – за окном был 1991-й год - должны были проводить параллели и расшифровывать намёки, которыми буквально нафарширован текст.
Причём фантасты мало согласны друг с другом в путях преодоления очередного кризиса, да и в методах решения проблем нет единства – конструкция миров выступает одним из аргументов в спорах. Там, где это согласие достигнуто, расцветают такие специфические поджанры, как попаданчество. Героя сопоставляют с кризисом, возвращают к истокам и, одновременно, пытаются понять собственную историю – каждый раз реализуя, по сути, общую для всех попаданцев программу действий. Спасение страны и самоопределение - становятся полем приложения усилий, которое тоже обеспечит сопереживание читателей. В рамках подобных допущений можно сочинить множество захватывающих сюжетов и даже вывести мораль, но попаданчество – явное упрощение подхода к альтернативной истории.
Поэтому приём «катастрофы своей страны» для постсоветской фантастики — вполне допустим, но никогда не займет того места, которое занимает в американской. И лучшей иллюстрацией здесь служит творчество А. Круза: описывая самые разные катастрофы на фоне как российской, так и западной действительности, - свои лучшие произведения он создал в рамках фэнтезийных или попаданческих допущений. Даже роман «После» - это скорее способ оживить советские образы в чуть ином антураже, нарисовать картину «Глеб Жеглов и его БТР». Альтернативная история и катастрофы иных миров - в нашей фантастике работают лучше, чем разрушение своей страны.
Чему можно поучиться у американских авторов-катастрофистов – это хорошо наработанной связке между закономерностью катаклизма и типажами персонажей. На каждой ступени лестницы Данте – свой герой. Если автор ставит перед собой задачу написать крепкую жанровую вещь, без претензий на «нетленку», об этой связке лучше помнить.
---------------------------------------------
Литература
1. Еськов К. «Наш ответ Фукуяме» / «Фантастика 2001». - М.: АСТ, 2002. - с.450-483