Номинация: рецензия
Джефф Вандермеер. Борн
М.: Fanon, 2018
Джефф Вандермеер наверняка инопланетянин – слишком талантлив, слишком странен, слишком самобытен. Если говорить о его творчестве, то станет ясно, что он одинаково хорошо чувствует себя вне жанров вообще, ему не указ любые привычные читателю границы, он – олицетворение этой «новой странной прозы», хотя, как кажется, не очень-то и согласен с тем, что его называют её главным идеологом. Как называть этот жанр в России, пока не определились – его называют и «новым вирдом», и непереводным «new weird» и просто – «новым странным», имея в виду внежанровую литературу, не стремящуюся к чего-то привычному: она не отталкивается от каких-либо установок, привычные границы стёрты, словом – ничего святого.
В этой литературной революции обнаружились свои революционеры – творцы новых, ни на что не похожих миров и вселенных. Привычные даже для жанра фантастики сюжетные ветки здесь не встретишь, и порой кажется, что погружаясь в подобные странные сюжеты, читателю удаётся самому посетить неведанную планету и попасть в какой-то ирреальный кошмар – там неуютно и непривычно, как в каком-то странном сне. Это странное место населяют невиданные ранее твари и неясно, на чьей они стороне – впрочем, может статься, что и таких понятий, как зло и добро тут тоже не будет. Авторы новой странной прозы отчасти напоминают бунтующих школьников, которые находятся в постоянном состоянии протеста потому, что их достало жить по чьей-то устаревшей указке: во-первых, это дико скучно, а во-вторых, они и сами в состоянии придумать собственные правила и играть в свои игры.
В «Борне» Вандермеер, кажется, превзошёл сам себя – его угловатая, магическая и неуютная проза расцветает, она более прямолинейна, полна аллюзий и отсылок к другим фантастическим мирам и созданиям – ранние рассказы самого Вандермеера, Франкенштейн Шелли, города Мьевилля, Шардик Ричарда Адамса. Возможно, Вандермеер просто стал более лиричным? Пожалуй – его наконец-то волнует не только экология или масштабные вопросы человечества, но и сам человек: что такое «личность»? Кто такой человек и как понять, что ты – он? Человек без памяти о прошлом – человек или робот? В какой момент живое существо становится убийцей – только ли тогда, когда убивает другое живое существо? И, вслед за этими вопросами, на поверхности оказываются другие, менее заметные – что такое доверие, любовь, как правильно воспитать ребёнка и какие ценности нужно вложить в него, как не испортить этот чистый лист, своим ли примером, пусть и не желая того, своими неосторожными словами, своей нежеланной слабостью? Вандермеер – осторожный исследователь, высадившийся на планету под названием «человек», подобно главной героине Рахиль, копается во всяком мусоре, чтобы найти важное, вечное, ценное, а после, как другой герой книги, учёный Вик, препарирует это найденное, разбирает на детали и пытается понять, что же это – живые это ценности или искусственные? А что, если разобрать на детали и самого человека? Да и человек ли это вообще?
Рахиль – мусорщица в городе без названия, стоящего на берегу отравленной химическими отходами реки. Когда-то здесь была жизнь, мир цвёл и жил, но благодаря деятельности некой Компании в какой-то момент всё изменилось. Разрушенные города, разрушенные люди – никакой надежды не осталось, город постепенно уничтожает биотехническое создание Компании – огромный, с многоэтажное здание, медведь по кличке Морд, умеющий летать. Когда-то Компания породила его для своих целей, но теперь Морд наводит ужас даже на своих создателей – что-то пошло не так. Вокруг Морда кружат его последыши, больше похожие на обычных медведей, но ещё быстрее и смертоноснее. На юге города хозяйничает клан бандитки Морокуньи, по слухам, бывшей сотрудницы Компании: она мечтает уничтожить Морда и управлять городом в одиночку. На улицах бродят видоизменённые дети, не помнящие прошлого – этот новый дикий и усовершенствованный Морокуньей вид, разменявший настоящие человеческие органы на более универсальную технологичную замену, не знающий жалости, потухший и холодный. Что может быть яснее – какое вообще будущее может ждать такой мир, где даже дети забыли всё человеческое? В этом отсутствии жизни, в дебрях шерсти спящего Морда, к которому осмеливаются подбираться некоторые бесстрашные мусорщики, Рахиль и находит Борна – создание, похожее на гибрид кальмара и анемона, маленькое, молчаливое, но, безусловно, живое. Борн, похожий на мерцающую диковинную вазу, трансформируется, и Рахиль обнаружит, что эта её случайная находка умеет говорить, мыслить, мечтать. И задаётся вопросами – кто (или что?) оно, откуда, какая у него цель? Личность ли он и способен ли он любить? Рахиль берётся за воспитание Борна, всё больше ощущая его как собственного ребёнка, тогда как её партнёр и любовник Вик, тоже бывший сотрудник Компании, загадочно травмированный своим прошлым, протестует, чуя в Борне какой-то подвох. Так ли это? Рахиль – безусловная мать, как и её библейская тёзка. Она не верит Вику, не сдаётся в воспитании странного организма, который всё больше становится похож на человека, на личность, и продолжает задаваться вопросами морали – ведь, например, как объяснить ребёнку привычные взрослому вещи? Как впоследствии отпустить повзрослевшее дитя в самостоятельное плавание? Как перестать его любить, даже если, казалось бы, надо?
Вандермеер постоянен в большинстве своих тем – и беспокоит его, помимо экологии, урбанистики и морали ещё и гибридизация, изменение живого, скрещивание видов, зачастую рождающее недееспособных монстров, сразу же умирающих, или – что хуже, создающее в результате что-то совсем чудовищное, ни на что не похожее, а уже потому непобедимое. Борн – антипод Морда, жизнь против смерти, живое, казалось бы, против искусственного. Но это было бы слишком прямолинейно для Вандермеера, ведь мир сам по себе неоднозначен. Новая странная проза тем и занимается, что ищет новые смыслы, зачастую попросту переворачивая с ног на голову старые, но только для того, чтобы прийти в итоге к общему знаменателю: любовь есть любовь, какая бы она ни была, человек, заигравшись в бога, всегда будет повержен своими же креатурами, а жизнь, даже если она в привычном понимании не совсем естественна, будет продолжаться – и тогда уже вряд ли кто-то вообще разберёт, кто здесь человек, а кто техногенное создание, потому что и у них могут оказаться одинаковые ценности.
И это, пожалуй, главное.