Номинация: рецензия
Ричард Адамс. Шардик
СПб.: Азбука, 2016
Иногда у судьбы есть имя. Например, Шардик. Пусть в романе Ричарда Адамса так зовут огромного медведя, но медведь этот — самое настоящее божество. Во всяком случае, в восприятии небольшого племени ортельгийцев, одним из которых является и центральный персонаж книги, Кельдерек.
Из чудака-охотника, который никак не повзрослеет и немалую часть времени проводит в играх с детьми, Кельдерек становится вождём национального возрождения. Всё дело в том, что он первый встретил новое воплощение Шардика и благодаря своей непосредственности занял место его пророка, истолкователя его воли. Ортельгийцы, воодушевлённые долгожданным появлением живого бога, начинают военную кампанию. Впрочем, батальных сцен немного, автора больше волнуют заботы мирного времени. Завоевания быстро получают успех, но экономика страны при этом приходит в упадок, и чтобы добиться скорейшего её подъёма, Кельдерек вынужденно восстанавливает работорговлю. В том числе детьми. Что, с учётом его неизменной любви к детям, крайне символично.
Получается, что при взлёте Кельдерека к вершинам власти одновременно происходит его нравственное падение на самое дно человеческой низости. И занимает этот процесс не более трети романа. Далее героя ждут и другие перерождения, но все они словно бы не пережиты изнутри, а заданы свыше. Сюжет грамотно выстроен и хорошо просчитан. Как ни странно, составляет его при этом череда случайных событий. Причинно-следственные связи не имеют в книге заметного значения, действие строго подчинено решению поставленной писателем задачи. Такой подход больше бы пристал бойкой авантюрно-приключенческой литературе, но роман «Шардик» наделён размеренным стилем с развёрнутыми описаниями, а также серьёзными по глубине мыслями повествователя и персонажей.
Правда, попытки создать полифонию не выглядят убедительно. Работорговля, расцветающая на страницах романа, — чем она привлекает людей? Чем рабы лучше наёмных работников? Об этом умалчивается. Кельдерек довольно скоро приходит к раскаянию за возрождение работорговли, культивировать её намерены только отщепенцы, отбросы общества. Для каждого мало-мальски положительного персонажа она неприемлема. Конечно, работорговля, особенно в гуманистическую эпоху Новейшего времени, — дело скверное, кто спорит? Но аналогичным безальтернативным образом обстоит ситуация и с другими мотивами романа. Рассмотрение вопросов получается достаточно однобоким, все рассуждения сводятся к личной рефлексии автора, причём ответы известны заранее.
Если, допустим, взять тему почитания божественного медведя, то никаких неожиданностей тоже не обнаружится. Кельдерек, строго по Гегелю, от слепого поклонения Шардику, преодолев стадию богоборчества, приходит к осознанию вышней воли и обретению своего истинного места в мире. Аналогично и с другими персонажами. Кем бы они ни считали Шардика — диким зверем, демоном в медвежьем обличии, олицетворением природной стихии, — преклонения перед Шардиком никто в конечном итоге избежать не в состоянии.
Пожалуй, Шардик мог быть не медведем, а каким-нибудь приплывшим по реке деревянным идолом. Анималистический уклон, несомненно, продиктован интересом Ричарда Адамса к миру природы. В ряде своих книг (например, «Обитатели холмов» и «Чумные псы») писатель предоставляет слово животным, ведёт повествование от их имени. В романе «Шардик», при всём при том что медведь бессловесен, в его действиях и поступках люди читают божественные предписания.
И хотя культ медведя — явление не новое (можно вспомнить хотя бы наших восточнославянских предков) и широко распространённое, Адамсу оказалось тесно с земных реалиях, и он выстроил масштабные фэнтезийные декорации. Имеются детальные описания местности, географическая карта на форзаце, схемы городов — разве что планов сражений нет. Даже придуман новый язык — во всяком случае, отдельные слова. Жаль, что говорить на нём, по сути, некому. Действующие лица прописаны неотчётливо, как персонажи ролевой игры, которых полнокровностью должны наделить игроки. Или, в данном случае, богатая читательская фантазия. А ведь текст не очень способствует её стимулиции. Нет ни особых красот слога, ни интенсивной интриги, ни остродраматических сцен, ни звучных афоризмов (с натяжкой можно упомянуть повторённое несколько раз «дети — огни божьи»). Марию Куренную нельзя назвать тонким стилистом («Кельдерек, счевший за лучшее не бежать…»), но переводчик она опытный и можно быть уверенным, что особенности оригинала переданы максимально точно.
Роман стоит сравнить с громадой пустого храма, возвигнутого для адептов несуществующей религии. В нём совершаются тщательно выверенные ритуалы, персонажи производят жесты, полные тайного смысла, а под высокими сводами звучит гулкое эхо от мыслей автора.
Вот только важные для Адамса темы — борьба против рабства и работорговли, богоискательство, моральная ответственность, искупление — рассматриваются, по сути, с позиций XIX века. Но и публикация в интервале между «Хижиной дяди Тома» и «Братьями Карамазовыми» вряд ли принесла бы «Шардику» громкий успех. Для острой социальной критики этот роман слишком далёк от реальности, данной нам в ощущениях, а принять его как аллегорию мешает чересчур громоздкий задник. Некоторый идеализм изображённых обстоятельств лучше подошёл бы книге для детей, а не произведению «большой литературы». В результате книга обращается в своего рода визионерское высказывание. Есть антураж, созданный скрупулёзно и с размахом. Есть лирические отступления, в которых мелькают реалии земной истории, легенд и мифов. И есть живая мысль автора. Беда в том, что в 1974 году (дата выхода в свет книги) и тем более в наше время раздумья Адамса выглядят трюизмами. С другой стороны, общеизвестные истины нужно иногда повторять — просто чтобы не забылись.
Сам Ричард Адамс считал «Шардик» наиболее удачным своим произведением. Возможно, это и не так, но чувствуется, что творческих сил в роман вложено много. Он представляет собой попытку талантливого писателя создать свою Главную Книгу. Поэтому можно сказать, что «Шардик» определяет судьбу как минимум одного человека. Своего автора.