Номинация: рецензия
Кэтрин М. Валенте. Сказки сироты. В ночном саду
М.: АСТ, 2016
Как будто горькое пшено,
Как будто вычурная проза.
Песня «Гетеро-натуралист» группы «Агота Кристоф»
Приступать к чтению новой книги столь же рискованно, как и дегустировать незнакомое блюдо. Строгий критик скажет, что подобного рода аналогии давно набили оскомину, но при разговоре о пряной прозе Кэтрин Валенте кулинарная метафора как никогда уместна. Тем более, что на поверку переводчице Наталии Осояну замечательно удалось передать бесподобный стиль автора.
У кого ещё могут быть настолько сочные и жгучие сравнения: «её большие и тёмные глаза танцевали, словно огни, часто расцвечивающие ночное небо», «боль стиснула её горло, точно корсет» и «я по-прежнему не знаю, откуда взялась храбрость, из какого тайника во мне она выскочила, будто весело журчащий родник»? Нет сомнения, Валенте — уникальный писатель.
Образцы её творчества уже появлялись на русском, одна из глав «Сказок сироты» даже публиковалась отдельной новеллой (в межавторской антологии), но это могло лишь раздразнить аппетиты читателей. Теперь же, наконец, мы обрели подлинное словесное пиршество — перевод первого романа Валенте. Того самого произведения, что принесло автору широкое признание и несколько цеховых наград.
И есть за что. Книга поражает обилием персонажей, сюжетных линий и необычных обстоятельств. Продолжая кулинарные сравнения, в общий котёл угодили девочка сирота, потчующая нас поэтичными сказками, и юный сын султана, эти сказки слушающий; отважный принц, который отправляется совершать подвиги («ему пришлось топать через всевозможные ландшафты, от сырых болот до уютных ферм и горных ледников»), и ведьма, что возникает у него на пути («среди всех противоестественных чудовищ я была самой чудовищной и противоестественной»); заколдованные люди и другие существа; кобыла-демиург и живые звёзды; разумные деревья, рабы-волшебники, жар-птицы, кентавры — и это лишь первая часть гастрономической феерии. А ведь в томе целых две перемены блюд.
Во втором разделе сирота, живущая в саду, выдаёт сыну султана ещё одну порцию сказочных приключений — правда, с другим набором персонажей. В гуще событий встречаются, впрочем, некоторые уже знакомые лица и морды, но центральное место занимает седая девочка, чьё имя в оригинале — Snow, что, по ценному замечанию переводчицы, служит отсылкой к Белоснежке (Snow White). В русском же переводе героиню зовут Седка. Безусловно, это наиболее точный выбор слова. Не Снежка, не Белка, а именно Седка! Это самый правильный вариант, натолкнуть на который Наталию Осояну могло лишь её великолепное чутьё переводчика.
В экстравагантном столкновении разнородных явлений и сущностей было бы сложно сохранить гармонию, но выручает превосходное чувство вкуса, обнаруженное как автором, так и переводчиком. Оно позволяет им добиться единообразия стиля. Бесчисленные ингредиенты аккуратно перемешаны, а персонажи лишены индивидуальных речевых характеристик. Все они выражаются в сходном ключе: «я прикусила губу и не всхлипнула, хотя прикосновение его шерсти к моей истерзанной коже вызывало агонию»; «невежда… у животного есть душа! Внутри оно вполне может оказаться чем-то иным, нежели чудовищем»; «мы узнали, что способны на вещь, которая значительнее и ужаснее смены одной шкуры на другую». Эти и подобные фразы могут исходить от любого из персонажей книги, а так как их высказывания и создают текстуру повествования, то возникает чарующий эффект внутреннего единства.
Каждая сказка сироты устроена по матрёшечному принципу — или, если угодно, по принципу берберского фаршированного верблюда. Почти всякий её персонаж также озвучивает сказку, у героев которой, в свою очередь, имеются собственные сказки. Тем самым создаётся затейливая композиция текста. Многослойность нарратива помогает автору сочетать на первый взгляд несочетаемое, рождая целостное впечатление изысканного угощения. И если присмотреться, то в «Сказках сироты» за обманчивой сложностью структуры скрываются любимые нами истории о мести, любви, опасностях и чудесах.
Правда, иной читатель может обнаружить себя не в своей тарелке, так как события разворачиваются в совершенно неизведанном мире, законы которого подчас непостижимы. Дополнительную чуждость происходящему придаёт бережно сохранённый переводчицей синтаксис английского языка, что усиливает ощущение невероятности, фантастичности историй. По сути дела, на русском повествование получилось ещё более экзотичным, чем закладывалось автором. Так что, перефразируя известное изречение, Валенте — замечательная писательница, но страшно проигрывает в оригинале.
Событийный ряд снабжён великолепными описаниями: «скальные стены сужались кверху, превращаясь в узкую щель», «рога возвышались как башни, занятые лучниками с сильными руками, и разветвлялись, точно лес, охваченный огнём», «она одарила меня лучезарной улыбкой победительницы, обрамлённой пышной серебристой гривой». Обороты с исподволь ускользающим смыслом характеризуют глубоко чувственный подход Валенте к написанию своей удивительной эпопеи. Но автор не склонен к слащавости и не боится натурализма: «одним плавным движением, как ветер, перелетающий от одной ивы к другой, он схватил руку моей бабушки, переломил запястье и вонзил её нож ей в живот», «меня дважды вырвало вперемешку с испускаемыми воплями, терявшимися под каменными сводами», «что-то манит меня, как палец, зацепивший за грудину».
Кроме того, блюдо щедро сдобрено едкой иронией. В качестве примера можно привести следующую мысль: «Справедливости ради, Короли иной раз такие же тупые, когда называют себя священными сосудами и владыками всего, что над землёй и под ней, хотя на самом деле владеют лишь несколькими лоскутками одинокой грязи, на коих расположены ещё более одинокие домишки». Особенно стоит обратить внимание на меткое и безошибочное определение грязи: одинокая. В другом предложении встречается не менее достоверная и узнаваемая деталь: «голос её надломился, как зелёная ветка». Действительно, если задуматься, хруст зелёной ветки звучит иначе, чем треск сухого сука. Собственно, безупречные в своей точности наблюдения — отличительная особенность авторского стиля: «Чтобы заметить… признаки безумия, оно должно было стать сильным, точно пара волов». И в самом деле, силы одного вола зачастую недостаточно, для верности нужна именно пара.
Конечно, избранные цитаты не в силах передать общий замысел «Сказок сироты». В чём соль истории, каждый читатель, в конечном счёте, определяет сам. Как известно, сказка — ложь, да в ней намёк. И верно, намёков в тексте предостаточно, есть на любой вкус. Можно воспринимать книгу как постмодернистскую прозу, можно рассматривать её в качестве стилизации под палп-литературу 1930-х или сказки «Тысячи и одной ночи», можно видеть в ней эталон изобретённого Кэтрин Валенте жанра «мифпанк» и прослеживать фольклорные и мифологические мотивы, а можно просто наслаждаться дивными историями о людях и нелюдях, о противоестественных чудовищах и вовсе неведомых созданиях, о подвигах и метаморфозах.
В рецепт успеха романа, несомненно, входят и шикарные чёрно-белые рисунки Майкла Уильяма Калуты, которыми сопровождается текст. Без них истории сироты изрядно бы потеряли в качестве. Также необходимо отметить барочно-пышную, мрачновато-угрожающую обложку работы Михаила Емельянова, полностью соответствующую обжигающей образности сказок.
Самое прекрасное, что одной книгой дело не исчерпывается. Кэтрин Валенте, как опытная кухарка, позаботилась и о тех, кто захочет добавки. Для них приготовлен второй том ароматной прозы под названием «Сказки сироты. Города монет и пряностей». В нём одарённая сказочница продолжает подавать свои истории под тем же диковинным соусом, все начатые сюжетные линии доводятся до финала и сюжет обретает завершённость, чтобы повествование оставило по себе незабываемое послевкусие.