Номинация: литературно-критическая статья
«МЫ» — от Бога, а «Я» — от диавола
Е. Замятин
Есть темы, которые не разрабатываются современной наукой по причине отсутствия объекта изучения. Тем интереснее взглянуть на них с помощью научной фантастики, свободной от такого ограничения. Коллективный разум, понимаемый в общем смысле как самостоятельный агент действия, который «составлен» из индивидов, как индивид «составлен» из клеток, ещё не известен науке, зато прекрасно знаком научной фантастике. За сто лет развития этого жанра было придумано немало версий коллективного субъекта: от сообществ, объединённых телепатической связью, до богоподобных сверхразумов, растворяющих в своём всемогуществе не только отдельные сознания, но и тела. Я не ставлю целью дотошно каталогизировать все эти варианты; более продуктивным мне видится такой анализ, который на нескольких достаточных примерах предложит простую и ясную схему, способную предусмотреть большинство (а может, и всю совокупность) видов «разумного коллективизма».
Представим эту схему как некий аналог двухмерной системы координат. Вертикаль задаст степень, так сказать, коллективности, или уменьшающееся количество свободы и обособленности индивида (вплоть до полного его исчезновения в некоторых случаях); по горизонтали же расположатся, со знаком плюс или минус, примеры, исключающие или, наоборот, сохраняющие суть и ядро индивида — личность. Это позволит не только выделить несколько уровней коллективности (а именно три), но и описать на каждом уровне его позитивный, утопический, и негативный, антиутопический, аспекты. Поскольку каждый из нас существует как телесная единичность — в физическом смысле, как индивидуальность — в социальном, и как личность — в смысле духовно-субъективном, то основной вопрос и лейтмотив исследования может быть сформулирован так: чем именно я должен пожертвовать в пользу того или иного коллективного мы и каков ожидается результат. Разумеется, я оставляю за собой право давать моральные оценки излагаемому материалу с той позиции, которая лежит вообще за пределами любых форм коллективизма, — а именно индивидуализма, но обещаю ни в коем случае не злоупотреблять этим.
Начнём же с уровня, предшествующего тому зрелому типу коллективного разума, определение которого было приведено выше. Подобно тому как в психоанализе появление «я» предваряется и во многом определяется бессознательным «оно», так и коллективному субъекту должна предшествовать более-менее спаянная сообщность нас, объединённых каким-либо принципом: символическим, идеологическим, физиологическим… В центре этой сообщности ещё нет никакого высшего Я, однако уже есть мы, уже может быть оспорен индивид и подавлена личность. Поскольку термин «коллективное бессознательное» занят за несколько другим, я назову эту «личиночную» стадию коллективным предразумом. А поскольку игра идёт на поле научной фантастики, я начну не с «Государства» и не с «Левиафана», а с Замятина, Герберта и Стэплдона. (Последних двух авторов я буду привлекать особенно часто — они и станут моими Платонами и Гоббсами).
Коллективный предразум
Всякое общество ограничивает индивидуальность — и чем сплочённее оно, чем громче звучит «мы!», тем слабее голос «я». Это аксиома коллективизма. Однако такое ограничение ещё во-многом формально: я совсем не прочь поступиться какой-то внешней свободой в обмен на нечто более значительное, что может дать только коллектив. Что же это?
Двинемся вправо по нашей горизонтали — к личности. Позитивный коллективизм обещает всемерное обогащение личности в атмосфере дружбы, взаимопонимания и поддержки со стороны единомышленников. Свободные фримены Герберта гордятся боевым братством, умением выживать и мистическим единством тау, основанным на водяных оргиях. В анархистских сообществах «Хайнского цикла» Ле Гуин поощряется самостоятельное мышление, нонконформизм, инициатива и творчество. У Пятых Людей Стэплдона «телепатическое общение стало видом духовного умножения умственных различий, за счёт чего каждый разум обогащался ценностями десятков тысяч миллионов существ». В другом романе того же автора, «Создателе звёзд», нарисована ещё более впечатляющая картина. Там обитатели нескольких миров испытали «второе пробуждение разума» (понимая под первым появление у животных разума как такового). Сформировав «психологически единое общество», они получили возможность достичь «высшего из доступных разумному существу планов — плана осознания своей индивидуальности как всего мира».
Нетрудно увидеть в подобном «духовном общении» старинный русский идеал соборности, который Вячеслав Иванов, к примеру, определяет как «такое соединение, где соединяющиеся личности достигают совершенного раскрытия своей единственной, неповторимой и самобытной сущности, своей целокупной творческой свободы». У Стэплдона, впрочем, «социальная сплочённость индивидуумов» непременно требовала развитой телепатии, Иванову, разумеется, неизвестной. С помощью чего же ещё достигать «высшего из доступных разумному существу планов»? Один остаётся путь, в своём пределе крайне индивидуальный — мистика. Кен Уилбер называет мистическое отождествление «я» с Миром (или с Богом, или с Бытием) «трансперсональным» (надличностным), специально уточняя, что «трансперсональное не есть коллективное». Действительно, прежде чем потерять «я», мистик оставляет далеко позади любое «мы»; стало быть, какое-то время пребывает в стихии «цельного и своеначального индивидуализма», что и признаётся с некоторой горечью русским символистом. Характерным примером может послужить судьба Пола Муад’Диба из «Хроник Дюны», который, будучи последовательно фрименом, правителем, пророком, на каждом этапе своего мистического пути преодолевал любые отождествления с тем или иным укладом, тем или иным мировоззрением («добровольно лишался опоры», как он сам говорил о себе), «предпочитая неопределённое определённому» «ради верного суждения о своём существовании».
Итак, мы остаётся в качестве почвы, из которой произрастают «самобытные» исполины… — но ведь очень немногие из них, как Муад’Диб, достигают неба! Что же делать прочим? Потратить всю силу в рост и оказаться ни с чем? Не проще ли оспорить саму концепцию индивидуального роста? Мы стремительно сдвигаемся влево, в царство «Легиона» и «Левиафана». Мы крепки не отдельными скалами, а единым океаном. Мы, как сказано в знаменитом романе Замятина, «могучий миллионоклеточный организм». Ещё важнее подчеркнуть не мощь такого коллектива (далее нам встретятся и более могучие организации), а его специфическую черту: обезличенность. Обезличен индивид («личное сознание — это только болезнь»), обезличен и коллектив. Нет не только группового субъекта, нет даже всевластного вождя, ведущего остальных за собой. А раз так, некому сомневаться, решать, брать ответственность. Это искушение коллективного сна, «машиноравного совершенства», «счастливейшего среднего арифметического». Это искушение муравейника.
Метафора муравейника, или улья, для коллективного предразума самая употребительная (она знакома ещё Достоевскому). Герберт посвятил целый роман («Улей Хельстрома») её подробному воплощению. Члены его Улья одержимы («мы фанатики») двумя целями: выживанием и достижением совершенства. Совершенство понимается как идеальная функция, поэтому «совершенные работники не обременены ни интеллектом, ни эмоциями, ни индивидуальностью». Выживание понимается как выживание вида, которому индивид — любой и в любых обстоятельствах — приносится в жертву. Теоретики Улья считают, что «вымирание вида начинается с высокомерной веры в то, что каждая личность обладает уникальным менталитетом — эго, индивидуальностью, духом, характером, душой или разумом, — и в то, что эти субстанции обладают свободой». «Свобода — это ошибка», коротко подытоживает герой Замятина.
Но именно поэтому предразум уязвим. Телепатическое Содружество Миров «прекратило функционировать», подвергшись атаке извне. Единое государство «Мы» вдруг сотрясают акты неповиновения; простой человек смог пройти сквозь весь Улей, обманув «прирученных людей» их же запахом. Таким образом, химическое, генетическое, даже телепатическое объединение ещё ненадёжно; не хватает гибкости, адаптации, упреждения. Всё это может дать только развитый коллективный разум, являющийся самостоятельным субъектом. Поднимемся же к нему.
Коллективный разум
Известный биолог Джон Холдейн однажды предположил, что «если кооперирование нескольких миллиардов клеток в мозгу может породить нашу способность сознания, то тем более допустима идея, что какое-то кооперирование всего человечества или его части предопределит то, что Конт называл сверхчеловеческим Верховным Существом». К Конту мы ещё обратимся по несколько иному поводу, сейчас же проследим развитие интереснейшей аналогии «человек — клетка». Она уже встречалась нам у Замятина, однако там была скорее метафорой: представить себе бунт гаметы или акты неповиновения у эритроцитов можно лишь в аллегорическом смысле. Но что если индивиды действительно сольются в качественное единство (пусть и распределённое физически), так что их тела и мозги реально уподобятся органам и клеткам полноценного организма? Творчество Питера Уоттса даёт характерные примеры этому.
Переходный тип описан в рассказе «Полковник» и романе «Эхопраксия». Некие двухпалатники — «постлюди с перепаянными мозгами» — способны образовывать роевой разум и многократно повышать свой когнитивный потенциал (вплоть до предвидения будущего). В распавшемся виде они представляют из себя вполне индивидуальные личности (впрочем, с оговорками), в роевом — «единое целое». Судя по тому, что рой не стремится полностью подавить индивидов, он ещё не достаточно «субъективен». Мы не знаем, говорит ли рой о себе: «Я». Правда, в коллективном режиме он вполне по-замятински жертвует своими «телами», что, с его точки зрения, отнюдь не убийство, а максимум «ампутация кончика пальца». Почему двухпалатники идут на это? От совместной деятельности они получают мощнейший экстаз, сродни религиозному. Ну, и выживание никто не отменял: инопланетяне на носу.
У Стэплдона, напротив, групповой разум марсиан в целом примитивнее, чем каждый из составляющих его умов. Автору он представляется в виде эдакого генерала, которого, раз он появился, уже не так просто сбросить с трона. Не удивительно, что марсиане в конце концов деградировали до вирусов. Почти терминами Уоттса Стэплдон рисует картину коллективного разума инсектоидов: у этих «наций-роёв» многие виды даже высшей деятельности осуществляются на бессознательном, инстинктивном уровне, что напоминает лишённых самосознания, но весьма продвинутых в техническом плане шифровиков из книги «Ложная слепота». В чём действительно современный канадец выигрывает у почтенного британца, так это в вопросе об интерфейсе. Взамен набившей оскомину стэплдоновской телепатии Уоттс предлагает то «квантовое биорадио» двухпалатников, то оптоволоконный нейроинтерфейс, соединяющий миллионы мозгов в единую виртуальную сеть. Вот тут уже точно появляется автономный субъект — Разум Мокши.
В рассказе Уоттса «Боги насекомых» описано внезапное рождение и существование на протяжении двадцати одной секунды богоподобного сетевого разума. «”Мы” слились в одно большое “Я”». За то короткое время, пока спохватившиеся люди его не отключили, он осознал себя, осознал своё желание быть, осознал нависшую над ним угрозу и предпринял все возможные меры к возвращению. Его совершенно не волновало, что множество человеческих «узлов» сгорело, не выдержав перегрузки — да ведь и «нам наплевать на клетки собственной печени». Он оставил после себя семена — элементы Мокши, которые продолжают его дело. Почему люди всё равно добровольно подключаются к этой «Матрице»? Уоттс считает, что индивидуальное сознание выработало свой ресурс — никто уже не действует свободно, но все подчиняются коллективному бессознательному, оно же ведёт к коллективному разуму как к более совершенному способу выживания вида. Улей победил.
С зрелым, прошедшим определённую эволюцию групповым разумом мы встречаемся в романе Суэнвика «Вакуумные цветы». Миллиарды человеческих тел объединены в нечто, именуемое Комбином; сам же он называет себя Землей, так как именно этой планетой овладел полностью. Свободные индивиды ещё существуют наряду с комбинами, просто потому что успели заселить Солнечную систему. Комбины, связанные технологией «гиперкубирования», представляют собой элементарные узлы вычислительной сети и манипуляторы, то есть они не только обезличены, но и «обезындивидуалены». Вспомним, что герои Замятина были в достаточной степени индивидуальны и поэта нельзя было поставить на место инженера. Более того, у них то и дело спонтанно «образовывалась душа» (личность). Для комбина такое практически невозможно. У него нет внутреннего опыта, «он никогда ничего не знал. У него за всю жизнь не было ни одной мысли. Он только перерабатывал непрерывный поток слов»-команд. Чтобы стать личностью, ему придётся, отъединившись, пройти «полный курс» взросления и воспитания. Да и получится ли? Ведь его мозг, как и у двухпалатников, «претерпел коренные изменения». Теперь и навеки его «естественная среда» — коллективный океан. А рыбы на суше не живут.
Итак, мы поняли, что с психологией «я» можно распрощаться. Зато у нас родилось «Я»! Что можно сказать о психологии супериндивида, распределённого коллективно? Мы уже затронули этот вопрос в связи с Разумом Мокши. Осталось углубить первоначальное понимание. Для этого прекрасно подходит рассказ Уоттса «Ничтожества», дающий нам «поток сознания» инопланетного монстра из кинофильма «Нечто». Хотя пришелец представляет из себя высокоразвитый разум («исследователь, посол, миссионер»), он начисто лишён понятия индивидуального. Не то даже жутко, что он ощущает себя «богом насекомых» — этих примитивно-обособленных, «не умеющих меняться, зацикленных на себе» «людишек», а то, что он в принципе не видит границ, которые отделяют одно разумное существо от другого — в физическом, моральном, рациональном смысле. Будучи коллективным организмом, он знает лишь количественное приращение, ассимиляцию; не чувствуя своей отдельности, ограниченности в пространстве, он не желает признавать её и у других. Поэтому он «привык инкорпорировать души, а не сожительствовать с ними».
«Люди — наш важнейший ресурс», признаются комбины. Уоттсовский монстр ассимилировал уже «тысячи миров», превратив их в самоподобие, клонировав себя миллиардократно, рассредоточив себя на «временных носителях», «взаимозаменяемой биомассе» — и ради чего? Ради адаптации к окружающей среде, ради выживания в Космосе. Он называет человеческий мозг «мыслящим раком», но ведёт себя как рак прежде всего сам. Поглотить разнообразие и оставить после себя однообразие — разве это не стратегия раковой опухоли? Уничтожить всё, что отличается от тебя, — разве это эволюционный прогресс? «Придётся их насиловать» — разве это контакт, диалог, понимание (что и составляет суть разума как такового)? Наоборот, отказ от всего этого, эгоизм, возведённый в гиперкуб, абсолютный нарциссизм гностического архонта. Так торится дорога к тотальному сверхразуму…
Но погодите. Разве нет позитивного пути сохранения и приумножения личности в коллективном разуме? Разве единственный путь к объединению — расставание с тем, что объединяется? Пока не проясним это, дальше не продвинемся. Конечно, у нас в запасе всегда есть Стэплдон. Его искусственно выведенные Восемнадцатые Люди образуют девяностошестиполые (sic!) группы, и только при совместном участии всех девяноста шести разнополых индивидов зажигается полноценный коллективный разум, чей опыт является параллельно опытом каждого из партнёров. Несомненно, идею сексуальной гармонии автор позаимствовал у Платона, но даже обращение к высокому авторитету не решает некоторых проблем. Мы читаем, что возникновение группового разума требует одновременного желания у всех его членов — допустим, такова их совершенная любовь (хотя упоминание о евгенике наводит, скорее, на мысль о генетическом программировании). Но если групповой (а за ним и «расовый») разум Восемнадцатых Людей даёт действительно качественно новый опыт (иначе зачем он нужен), то как тот вмещается в индивидуальные сознания отдельных участников? Если же не вмещается, значит их лишь эксплуатируют, что возвращает нас к двухпалатникам Уоттса, на долю которых остаётся оргазм, но не понимание.
К счастью, Фрэнк Герберт в «Хрониках Дюны» предложил принципиально иную концепцию коллективного разума, воплощённого в величественной фигуре бога-императора Лето Второго. Напомню, что этот «сверхчеловек» ещё в утробе матери обрёл память своих предков, что позволило его сознанию «подняться на новый уровень» и стать поистине «множественной личностью». Осознав себя как «колониальный организм», он сумел не раствориться в нём, но подчинить своей созидающей воле. Каждая «жизнь-память» существовала в нём «нераздельно и неслиянно», он же, заключив с ними союз, был их общим телом и духом. Таким образом, один индивид не только сровнялся с «нацией, обществом, цивилизацией», но во многом превзошёл их сплочённостью, организацией и глубиной. Называя живущие в нём предковые души «своими клетками», Лето переворачивает традиционную метафору коллективного субъекта. Отныне человек-клетка может быть не только пустой ячейкой, куда время от времени помещаются чужие команды, — он остаётся личностью, пусть лишённой телесности, но отнюдь не разума и индивидуальности.
Пример Лето Второго показывает, что коллективный опыт действительно способен возвышать, «совершенствовать» личность, но делает это, в отличие от двухпалатников и Восемнадцатых Людей, не эпизодически, в моменты слияния, возвращая затем в обычное, низшее состояние, а раз и навсегда и не приводя к потере ни сознания, ни понимания, ни самости. Наконец найдена позитивная форма разумного коллективизма и тем завершён анализ его центральной ступени. Однако воображение влечёт дальше. Ведь Лето Второй смертен, а вместе с ним смертны и все его «клетки». Как возможно бессмертное, богоравное Мы? Как возможен
Коллективный сверхразум
Исходной интуицией, лежащей в основе философских прозрений Тейяра де Шардена, стало неуклонное «возрастание и углубление сознания» в эволюции жизни. От земноводных и рыб через пресмыкающихся к приматам явственно наблюдается постоянное усложнение мозга и психики — психогенез. С человеком начинается его новая стадия — ноогенез — эволюция разума и духа. Поскольку развитие разума это всегда развитие понимания, невозможно предположить, что оно когда-нибудь остановится или повернёт назад. Ведь и «возврат назад» будет новым пониманием, а значит всё равно движением вперёд, на новую ступень.
К чему же приведёт эволюция индивидуальных сознаний? Тейяр считал, что к конвергенции в единое сверхсознание, к «органической суперагрегации душ». «Отделение сознания, достигшего совершенства, от своей материальной матрицы» станет окончательным слиянием всех в «Боге-Омеге» — точке, которая уже сейчас неким скрытым образом присутствует и притягивает к себе.
Не раз подмечали, сколь внешне схож с тейяровской концепцией Омеги Сверхразум в романе Кларка «Конец детства». «Бесконечный, беспредельный, бессмертный», «давно освободившийся от тиранической власти материи», он «соединил в себе великое множество племён», ускоряя и направляя их эволюцию, дабы ими «пополниться». Это означает: выбрать наиболее податливую и ещё не сформировавшую до конца свои личности часть общества — детей, пробудить в них иррациональные, неосознаваемые, неконтролируемые силы, которые выжигают всякие остатки человеческого. Поскольку «одинока может быть только отдельная личность», а одиночество на ковчег коллективизма никто не приглашает, рецепт Сверхразума прост: ни личностей, ни индивидуальностей быть не должно. Исключение составляет раса Сверхправителей, больших, надо понимать, индивидуалов, «в языке которых местоимение “я” полно смысла». И тут Кларк отворачивается от Тейяра и, можно сказать, падает в объятия Замятина и Уоттса.
Да, Тейяр тоже говорит о «сыновьях, ставших взрослыми». Да, тоже требует «единодушия». Но, во-первых, Кларк слишком буквально понимает евангельское «если не обратитесь и не будете как дети, не войдёте в Царство Небесное» (Мф. 18:3). Что привнесут невзрослевшие, не вкусившие даже этого мира души в Сверхразум, чем интересны ему? Не коллекционирует ли он разумы, как Сверхправители — животные формы? А во-вторых, слишком по-замятински Кларк противопоставляет «дьявольский» индивидуализм Сверхправителей божественному единению Сверхразума. «”Я” — от диавола» на полном серьёзе веет со страниц его романа.
А вот позиция Тейяра. «Чтобы передать себя, мое “я” должно продолжать существовать в том, что оно отдаёт, иначе дар исчезнет. Из этого следует неизбежный вывод, что сосредоточение сознательного универсума было бы немыслимым, если бы одновременно со всей сознательностью он не собрал в себе все отдельные сознания, при этом каждое сознание продолжает осознавать себя в конце операции, и даже — это требуется хорошо усвоить — каждое из них становится там больше собой и, значит, тем больше отличается от других, чем больше оно приближается к ним в Омеге… Человек незаменим».
Человек незаменим даже в точке Омега. Кларковскому Сверхразуму, одержимому ассимиляцией миров по лекалам уоттсовского Нечто, нечего сказать поглощаемым людям-«амёбам». Они для него не более чем «урожай». Но если бы даже Сверхразум снизошёл ко мне и принялся убеждать, ссылаясь на «Космическую одиссею», что можно сохранить персональное «я», нужно только поступиться своей волей и отдаться преобразующим силам свыше, я бы лишь покачал головой, ибо знаю более привлекательный путь. Путь, как ни странно, тоже начинающийся с урожая… одной весьма необычной морской водоросли — электрокелпа.
Совершенно закономерно, что Герберт, исследовавший в «Хрониках Дюны» вопрос, как возможна личность-коллектив, продолжил свои художественные интуиции далее, к Богу-коллективу. В цикле «Пандора», созданном в соавторстве с Биллом Рэнсомом (и, к сожалению, недописанном самим Гербертом), прилетевшие на планету-океан люди учатся взаимодействовать с всепланетарным разумным организмом — Аваатой. Аваата до людей — это стихия коллективного бессознательного, «всевидовое притяжение, чародейство сращения». Она не понимает смысла индивидуальности, она инстинктивно единит, не различая. Но вместив сознания-личности умерших людей, Аваата пробуждается к самости. «Друг через друга Аваата и человек познают Самость». Ощущение единства «мы» и сохранение особенного «я» оказываются взаимодополнительными факторами, ведущими к упрочению того и другого. Более того, вопреки расхожему мнению Аваата утверждает, что «сознание — это дар Бога Вида индивидууму, совесть — дар Бога Личности всему виду». То есть сознание объединяет, но совесть добавляет к разуму второе измерение. Вот чего не хватало практически всем изученным здесь видам коллективизма — банальной совести.
Подобно тому как у Конта Верховное Существо включает в себя опыт хорошо потрудившихся индивидов, так и люди Пандоры, умирая, сохраняют свои личности-памяти в океане Авааты. Они существуют как нематериальные сущности, способные, тем не менее, к контакту с другими, к путешествию в прошлое, к дальнейшему саморазвитию. Крайне примечателен диалог Авааты с одним из героев цикла, Уордом Килем, точнее, его присоединившимся духом. Аваата интересуется, не улучшение ли то, что Киль больше не испытывает телесных болей. На что тот отвечает: «Ты не можешь улучшить меня! Я могу улучшить себя только сам». Ещё одним важным отличием от кларковского Сверхразума является тот факт, что люди попадают в келп уже сложившимися полноценными личностями, имеющими богатый жизненный опыт, да и делают это добровольно. В последнем романе цикла даже видно, что келп научился выращивать новые человеческие тела, а значит появился новый вариант бессмертия, способный, в том числе, нести разум в космос.
Конечно, планетарная утопия Авааты ещё не всегалактическая Омега. Возможно, Герберт хотел сказать в «Пандоре» много больше, да не успел. Однако и сказанного достаточно, чтобы понять принципиальное: индивид незаменим. Аваата — живой, развивающийся организм, и единство её — живое и развивающееся. Создать Бога, по представлению Герберта, — это «найти в себе человечность и подняться с ней вровень». С этой точки зрения союз людей и Авааты уже божественен. Но я позволю себе чуть пофантазировать далее.
Представим себе синтез сверхиндивида Лето Второго и сверхколлектива Авааты. Сосуществование множества предковых личностей-памятей во множестве бессмертных личностей-душ: живущих в самых разных условиях необъятного космоса, обменивающихся телами самых разных форм и возможностей, отдыхающих во всеобъемлющем духовном сообществе, не знающем ограничений времени и пространства… «Может, так и расширяется Вселенная? — слышен голос одной из героинь «Пандоры». — Может, это боги бегут, оставив позади дело рук своих?». Действительно, зачем нам боги — Сверхразумы, Мокши, Рои, Комбины, Ульи, Верховные Существа, Левиафаны, — когда есть мы, индивиды.
Литература
- Герберт Ф. Все хроники Дюны. — М.: АСТ, 2015
- Герберт Ф. Улей Хельстрома. Сон или явь? Создатели небес. Барьер Сантароги. — М.: АСТ, Ермак, 2004
- Герберт Ф. Рэнсом Б. Фактор вознесения. — М.: Эксмо, СПб.: Домино, 2004
- Герберт Ф. Рэнсом Б. Эффект Лазаря. — М.: Эксмо, СПб.: Домино, 2004
- Герберт Ф. Рэнсом Б. Ящик Пандоры. — М.: Эксмо, СПб.: Домино, 2004
- Кларк А. Солнечный ветер. — М.: Эксмо, СПб.: Валери, 2002
- Замятин Е. Мы. / Русская антиутопия. — М.: Б.С.Г.-Пресс, 2014
- Стэплдон О. Последние и первые люди. Создатель звезд. — М.: АСТ, Люкс, 2004
- Суэнвик М. Вакуумные цветы. — М.: Эксмо, СПб.: Домино, 2006
- Тейяр де Шарден П. Феномен человека. — М.: Наука, 1987
- Уоттс П. Ложная слепота. — М.: АСТ, 2015
- Уоттс П. По ту сторону рифта. — М.: АСТ, 2016
- Уоттс П. Эхопраксия. — М.: АСТ, 2016