Номинация: литературно-критическая статья
Социальная фантастика – жанр, в некотором роде, маргинальный. Люди, которых системные процессы человеческих взаимодействий не сильно интересуют, читать это не могут в принципе или воспринимают как крайне неуклюжую попытку какой-нибудь приключенческой формы. Люди, которых интересуют системные процессы коммуникации, не читают фантастику вовсе – им хватает социологического нон-фикшна, острота и динамика которого сегодня огромны. Тиражи гендерных, советологических, этологических и всяких других штудий даже на русском языке таковы, что вся фантастика, включая шликфэнтези и пиф-паф проекты, может зимовать в тенечке. Да-да, именно на этом направлении науки фантастика тупо не поспевает за реальным знанием – то, о чем когда-то мы все мечтали.
В результате в социальной фантастике и авторов, и читателей, достаточно подготовленных для того, чтобы поддерживать реально актуальный контекст – оказывается совсем немного. Уж не говоря о том, что требования художественности тоже никто не отменял. Так что, если ты шаришь в теме, дешевле написать (прочитать) аналитическую статью, провести полевое исследование – что многие и делают. Читать же фантастику? Смысл, если интересно И ТАК?...
Так и оказывается, что нами толком не проговорены даже вроде бы совершенно классические произведения. На слуху, более или менее, гендерные игры –все читали «Левую руку тьмы», и с регулярными вносами остреньких тем из анимэ конструирование гендера даже обыгрывается в фантастике русскоязычных авторов. Например, «Лестница из терновника» Максима Далина, при всех своих кошачьих ушках и общей жеманности, все-таки выводит вопросы феминности и маскулинности в поле обсуждения – и, конечно же, вызывает нервную реакцию у тех, кто рефлексировать эти вещи не готов. Попадаются непопсовые забросы в межнациональную тематику. А вот вопросы того, чем, например, отличаются социум, адаптированный к медленной и стабильной среде, от социума, находящегося в острой динамике и адаптированного к ней – мы даже не воспринимаем как поставленные. Коллеги, с которыми лично мне доводилось обсуждать «Толкователей» Урсулы ле Гуин, видели в них историю современного Китая; притчу о сути письменности; проблему языков как фреймов мышления, но ни разу не проговаривался образ не-достигательной, глубоко интегрированной человеческой судьбы, которая медленными социумами ценится очень высоко, а в терминах динамического социума является ничем иным, как глубочайшей личной трагедией.
Надо сказать, что ле Гуин именно этот вопрос задевает не только в «Толкователях». В «Рыбаке из внутриморья», в новеллах «Четырех путей к прощению» люди выбирают между тем или иным вариантами личной судьбы, покидая один тип общества и уходя в другой (вектор может быть разным). Но хорошо жителям миллионолетнего Хейна! Выбор только за тобой – хочешь всю жизнь ткать пончо из волокон камыша и растить детей сестры – пожалуйста; хочешь заниматься науками и мотаться меж звезд по обитаемым мирам – пройди полтораста шагов до храма, тебе отопрут комнату, включат сеть и назначат научного руководителя. Во всех остальных _сеттингах_, мирах, Вселенных – даже контакт медленного и быстроживущего обществ всегда драматичен. А уж выбор индивида между жизнью в координатах одного из них – сюжет, достойный Шекспира.
Можно предположить, что невидимость для русскоязычного дискурса этих вопросов связана с реальным состоянием собственно русскоязычного общества. Статичный образ жизни у нас ассоциируется либо со страшной нищетой и культурным уровнем пригородов Арканара, либо вообще не воспринимается как реальный. Вот эти все анекдоты, которые мы привозим из Европы «моя семья держит здесь пиццерию уже скоро 500 лет, ну а вообще готовят еду для проезжающих именно на этом месте со времен Октавиана Августа»; совершенно непереводимый для русского читателя пласт современной западной литературы о человеке, который двадцать лет после школы занимается одним и тем же в одной и той же среде, и все благополучно, зарплата растет, дом полная чаша, но боже как осточертело – для нас это так же фантастично, как прилет негуманоидных межзвездных торговцев. Нам бы ваши проблемы.
В то же время очевидно, что жизнь в вихре непрекращающихся революций вовсе не оптимальный способ организации людей в общество – точно так же, как и всеобъемлющая пастораль. Хорошие, конструктивные судьбы; хорошие, конструктивные идеи; хорошие, конструктивные движения рождаются и воплощаются на поле напряжения между двумя реальными способами жизни, на личном выборе. Если выбирать не из чего, откуда взяться конструктивным решениям? Неврозы, суициды, «русский крест» рождаемости и смертности.
Так что появление фантастических текстов, представляющих общество с медленной динамикой как вполне достойный вариант социализации, можно только приветствовать. Вопрос, есть ли у нас сейчас такие тексты? А вот оказывается, что есть. Разумеется, это не те тексты, которые издаются как фантастика в форматных издательствах; но, слава Ридеро, автору больше нет нужды думать о формате, если текст имеет своего читателя.
Роман Расселла Д. Джонса «Люди по эту сторону» не то, чтобы посвящен проблемам изменчивости и традиционности. Более важными для автора кажутся вопросы прозрачности правил, искусство урегулирования конфликтов, эгалитарность в гендерных и возрастных аспектах. Стабильность, плавность рисуемого общества - всего лишь эффект его продуманности. Среди героев непривычно много людей не надрывающихся, довольных своим местом в жизни. В общем, предсказуемым образом оказывается, что хорошее место для жизни – достаточно тихое место. Но нет, не скучное. Отличие от нон-фикшна здесь достаточно ключевое. Для большинства реальных традиционалистских социумов характерны приемы и паттерны гашения и удушения излишне бойкой молодежи. Рецепт ле Гуин уже упомянут выше – отопри комнату, включи комм и через пару лет в этом обществе ты уже больше никого не побеспокоишь.
Расселл Д. Джонс делает главным героем – главной героиней! – подростка с неуемной энергией, холодным аналитическим умом инженера и изобретательным любопытством, достойным Локи. Собственно, такой персонаж, в любой литературной и кинематографической традиции, должен превратить традиционный социум в курятник, который посетила лиса. Но нет. В первых же главах романа девочка-бунтарь неожиданно для нас и для себя находит опоры, готовые направляющие для роста, поддержку среди старших и гибкость законов. Утопия? Конечно. Но, в глубине души, завидуешь не столько юной строительнице, дерзнувшей переиграть правила видимого мира, сколько дряхлой старейшине, ответственность и осторожность которой не перевешивают ни отваги, ни чувства юмора, ни хулиганского стремления к новому.
Вместо традиционной связки архаика-закоснелость мы видим связку гибкость-адаптированность. Вдумчивому читателю достаточно уже и этого, чтобы заподозрить - автор рисует не доиндустриальное, а пост-постиндустриальное общество. Дальнейшее развертывание сюжета, в конечном итоге, только подтверждает эту мысль. Люди, рассказывающие истории Белой Горе, не больше понимают ее действие, чем мы – действие гугля. Но их доверие к живым объектам, сопутствующим человеческому обществу, такое же, как наше доверие к электричеству в розетке. Достаточно знать технику безопасности, а остальное – быт. Гибкая, развитая социальная безопасность так же повышает степени свободы человека, как беспроводной телефон, пассажирское самолетостроение и барьерная контрацепция. «Я буду в лесу, если что - звони». «Родишь детей – пришли весточку»
Немудрено, что на фоне этого социума более привычные нам космонавты-разведчики со своими дронами и скафандрами выглядят неожиданно примитивными и нелепыми. Их уклончивая дипломатия –вызывает неловкость. А их движение звездам – то, что очень часто воспринимается нами как самоцель – вдруг кажется не таким уж и значительным по сравнению с перспективой переплыть море на корабле, рассчитать траекторию невидимых небесных тел и стать наездником дельфинов.
А ведь сочетание одновременно существующих вариантов – движения к звездам и рыбалки под парусом, на личный выбор каждого – позиционировано в фантастике как символ свободы человечества еще со времен морей Каладана. И - внезапно – мы видим это же право на выбор в, казалось бы, неистово динамической утопии полинезийских космонавтов Розова (к слову об опубликованной-но-не-опубликованной фантастике). Достоинство, сочетание гибкости и приверженности принципам, рационабельность традиций – неотъемлемые черты правильного канака, с которыми отлично согласились бы старейшины людей по Эту сторону. Канак, который растит коралловые острова, ничуть не завидует канаку, летящему к Немезиде – впрочем, и обратное верно. Насколько далеки от этого мы, здесь и сейчас – легко представить каждому, кто наблюдал обсуждение фермерской жизни на форуме айтишников.
И получается, что постепенно формулируемый запрос от фантастики науке можно сформулировать так – перестаньте думать о том, какой стиль культуры лучше, скажите нам, как можно поддерживать действующим весь спектр вариантов? Почему мы должны выбирать из одного кандидата? Потому что так удобнее управлять? А нам что с того?...
И ключевым, в этом случае, оказывается вопрос: чего же хотим мы сами, а чего хочет, чтобы мы хотели, среда, окружающая нас? На этот вопрос у науки пока ответа нет – а литература может его предложить хотя бы предположительно. Наверное, поэтому социальная фантастика все-таки существует – несмотря на то, что нон-фикшн порой обгоняет ее в дерзости.