Сергей Степанов. Плохой «Гамлет»
СПб.: Пальмира, 2017
От издательства:
В классическом шекспироведении принято рассматривать три основных, довольно сильно отличающихся от друг друга текста трагедии «Гамлет» – так называемые «Первое Кварто» 1603 года (Q1), «Второе Кварто» 1604 года (Q2) и «Первое Фолио» 1623 года (F1). Читателям и зрителям, как правило, знаком объединенный текст, составленный в основном из частей «Второго кварто» и «Первого фолио».
«Первое Кварто» или, как его еще называют, «Плохое Кварто» в два раза меньше по объему, чем другие версии трагедии, в нем иная последовательность некоторых сцен, а отдельные персонажи имеют другие имена. В целом пьеса значительно резче и сатиричней привычной зрителю версии. Принято считать, что это текст, опубликованный без согласия автора, черновик или даже пересказ. Переводчик Сергей Степанов предлагает свою, совершенно иную версию происхождения этого «плохого» Гамлета.
По мнению Степанова, тот факт, что сочинения некоего Уильяма Шекспира принадлежат перу других литераторов, уже настолько очевиден, что на этом даже не стоит останавливаться. Он, как и многие исследователи творчества драматурга, придерживается так называемой «гилиловской» или «рэтлэндэвской» версии авторства произведений, приписываемых Шекспиру. По его мнению, первые исторические трагедии автора созданы юным Роджером Мэннерсом, графом Рэтлендом, вместе со своим учителем Фрэнсисом Бэконом, а более поздние – совместно с супругой Елизаветой Сидни, графиней Рэтлэнд.
Сергей Степанов выдвигает и аргументированно доказывает теорию, что «Плохое кварто» – это замаскированная сатира на знаменитый мятеж Эссекса против королевы Елизаветы, в котором и Рэтленд, и Фрэнсис Бэкон приняли деятельное участие, хотя и по разные стороны баррикад.
Он предлагает новый перевод этого малоизвестного произведе- ния с подробным комментарием, в котором дается оригинальная трактовка тайных смыслов трагедии английского драматурга.
Эта книга – настоящее филологическое расследование, приводящее автора и читателя к неожиданным, но вполне аргументированным выводам о прототипах главных персонажей «Гамлета».
Второй подвиг Гамлета Старшего
О подвигах, о доблестях, о славе...
А. Блок
Давайте-ка прямо сейчас, как
французские сокольничьи, набро-
симся на первое, что попадется.
У. Шекспир. Гамлет
Давайте-ка прямо сейчас набросимся если и не на самое первое, то на одно из первых темных мест в «Гамлете». Речь пойдет о втором подвиге Гамлета Старшего. В самой первой сцене пьесы Горацио после первого ухода Призрака сообщает стражникам Бернардо и Марцеллу о двух подвигах покойного короля Дании. Первый подвиг — это убийство Фортинбраса Старшего в поединке (об этом подвиге мы поговорим позже), а второй подвиг, признаться, несколько неясен. Вот как он выглядит в изложении Горацио:
He smote the sledded pollax on the ice.
Вот подстрочный перевод одного из ведущих советских шекспироведов М. Морозова: «Он вышвырнул на лед сидевших в санях поляков». Ну что же, подвиг, как подвиг, все ясно, вопросов нет. И пьеса благополучно движется своим ходом. Этот подвиг в пьесе нигде более не упоминается и на сюжет никоим образом не влияет. Такое впечатление, что эта деталь в пьесе и вовсе избыточна, некий «лишний винтик», в обилии которых критики обвиняют Шекспира сплошь и рядом.
Однако попробуем разобраться, что собственно здесь написано. Похоже, нечто вроде этого: «Он бил санного поллакса (?— С.С.) на льду». Если бы он его «ВЫбил» или «ВЫшвырнул», то было бы, наверное, unto the ice. А кто такой этот «поллакс» (pollax, в тексте Первого Фолио Pollax), и вовсе загадка. То ли личное имя противника, то ли его национальность. Комментаторы полагают, что речь идет о Поляке (the Polack) (или о поляках (the polасks)), с которым позже идет воевать Фортинбрас Младший. Однако в том месте этот Поляк так и поименован — Polacke (II, 2, 76). Неужели Шекспир (или его издатель) был так небрежен? Ведь разница существенная — pollax или polacks. Тем более что эта «небрежность» наблюдается во всех изданиях пьесы. Однако никто и не подумал ее исправлять. У классиков от шекспироведения в таких случаях ответ один — небрежность, и точка! Ничего другого предложить они не в состоянии.
Как бы то ни было, вот несколько русских переводов этой строки.
Кронеберг:
Когда на лед в упорном поединке
Низвергнул Поляка.
К.Р.:
...схватившись с польским
Борцом, его, ко льду привычного, побил.
Лозинский:
...когда на льду
В свирепой схватке разгромил поляков.
Радлова:
На лед он вышвырнул поляков.
Пастернак:
Когда при ссоре с выборными Польши
Он из саней их вывалил на лед.
Однако же мой кое-какой опыт анализа шекспировских текстов убеждает меня в том, что у этого автора нет ничего случайного, сделанного по небрежности. Напротив, все сознательно, намеренно и предельно точно. Он же гений! А мы с вами всего-навсего непосвященные (в тайны!) читатели и плохо вооруженные инструментарием аналитики. Нам еще учиться и учиться.
Дело усугубляется еще и тем, что только что приведенный текст оригинала этой строки написал вовсе не Шекспир, а кое-кто из английских отцов-текстологов от шекспироведения. А вот что написал Шекспир:
He smot the sleaded pollax on the yce.
Оно конечно, орфография чудовищная (как и во многих местах «Сонетов»). Что делать текстологу? Он ДОЛЖЕН привести текст в удобочитаемый (или хотя бы правдоподобно читаемый) вид. Вот текстолог и правит smot на smote, sleaded на sledded, yce на ice. Однако для полной ясности следовало бы исправить и pollax на polack, а иначе как-то непоследовательно, господа. Уж если ломать Шекспиру кости, так ломать до конца, чтоб живого места не осталось! Его, впрочем, и не осталось. Остался «мертвяк», «лишний винтик».
Между тем, на мой взгляд, перед нами вовсе не «лишний винтик», а очень даже существенная деталь пьесы. Во всяком случае, очень даже существенная для ее понимания, а, кроме того, для понимания Шекспира в принципе. Перед нами, если хотите,— болевая точка. Эта книга — попытка хотя бы отчасти умерить эту боль. И начинаю я именно с этой болевой точки.
На мой взгляд, перед нами одна (из многочисленных!) игр в слова, каковые Шекспир, похоже, просто обожал. И, в отличие от нас, был большой мастер играть в эти игры.
Данная игра в слова называется «шарада». Если читатель забыл (а он забыл!), что это такое, то словарь Ушакова дает следующее определение: «(фр. сharade) Загадка, в которой загаданное слово состоит из нескольких составных частей, каждая из которых представляет собою отдельное слово, напр. первая часть — геометрическая фигура, вторая — подземное царство, третья — начальная буква алфавита; целое — „шар-ад-а“».
Приведу еще одну симпатичную шараду: первое — конь, второе — не совсем конь, а в целом — совсем не конь. Отгадка — «конь-як».
Но это все просто шарады, в которых загадано одно слово, а у нас — целая фраза, причем слово тут явно не одно. Наверное, более правильно будет назвать эту игру в слова не шарадой, а логогрифом, которому академический словарь дает следующее определение: «Род шарады или загадка, для решения которой нужно отыскать заданное слово и образовать от него новые слова путем перестановки или выбрасывания отдельных слогов или букв („логос“ — слово, „грифос“ — загадка)». Определение несколько туманное, но вскоре я покажу, с каким типом логогрифа мы имеем дело, которое усложняется еще и тем, что наш логогриф является макароническим. То есть при его разгадке придется использовать слова из другого (не английского) языка, а именно древнегреческого. Кроме того, наш логогриф представляет собой пантограмму, то есть предусматривает перестановку пробелов. Вот пример пантограммы: «пока лечили — покалечили». Итак, приступим к разгадке нашего логогрифа: «He smot the sleaded pollax on the yce».
Для начала заметим, что имеется греческое слово pollak, означающее «часто» (often). Наш pollax превратится в pollak-s = often-s. Далее, имеется греческое слово yce (читается «исе»), означающее «свинья» (swine), которую в дальнейшем для благозвучия я буду называть «свинкой». Тогда the yce превратится в the swine.
Далее, имеется английский глагол to lead (освинцовывать), то есть покрывать или заливать свинцом. Тогда sleaded перейдет в s-leaded.
Теперь перепишем наш логогриф с заменами:
He smot the s-leaded often-s on the swine.
А теперь, как и положено в пантограмме, оторвем некоторые буквы (и слоги) от своих слов и присоединим их к другим, рядом стоящим словам:
He smott hes leaded of ten son the swine.
Вот, собственно и все, логогриф раскрыт, разгадан!
Однако пока что мало похоже, что нам с вами стало много легче и хоть что-нибудь прояснилось. Скорее наоборот, все еще больше запуталось, потому что вот что у нас получилось:
Он бил (?— С. С.) своего (hes — редуцированная форма his) освинцованного из десяти сына «свинкой» (?— С. С.).
Жуть какая-то! Но дело несколько проясняется, если принять во внимание, что глагол to smite (smott) имеет также значение «поражать, заражать инфекционной болезнью». Тогда получается:
Он заразил своего освинцованного из десяти сына свинкой.
Час от часу не легче! Хорош подвиг! Шекспир что, издевается над нами? Ну, разумеется, Шекспир издевается! И над нами, и куда в большей степени (и в этом нет никаких сомнений!) над своим героем, над Гамлетом Старшим.
Тут же встает вопрос — зачем это Шекспиру? Зачем он столь хитро спрятал свою издевку?
Давайте разберемся в сути этой издевки чуть подробнее. И начнем со «свинки», которая, похоже, есть инфекция «срамная», «позорная». В поисках имени ее далеко ходить нам с вами нет нужды. Дело шито белыми нитками!
Дело в том, что этим недугом страдал некий свинопас, достопамятный герой поэмы итальянского врача Джироламо Фракасторо, который впервые подробно описал этот недуг. Имя этого героя — Сифил (Сифилус, что означает «друг свиней»), а литературное (и само по себе вполне приличное!) имя недуга — сифилис, то есть недуг Сифила. Научное (латинское) название — lues («грязь, ил»). Однако в наши дни это литературное название, похоже, потеряло свою невинность, так что для общего спокойствия я, пожалуй, перейду на «свинку».
Пойдем дальше. Наш логогриф — это лишь половина шекспировской фразы. Вот вся фраза целиком:
So frownd he once, when in an angry parle
He smot the sleaded pollax on the yce.
Так хмурился (? — С. С.) он некогда, когда в яростном разговоре (? — С. С.).
Он заразил своего освинцованного из десяти сына свинкой.
Немного подумаем. Если Гамлет Старший (король Дании) заразил «свинкой» своего сына, значит, король был болен ею сам, а заразить его он мог разве что, имея с ним половое сношение (бытовое заражение даже рассматривать неинтересно, ибо не над чем издеваться — банально!). Весело... Да и в пьесе подобное обстоятельство не могло бы остаться без внимания драматурга. Так что это вряд ли.
Кроме того, упомянутый сын освинцован, то есть лежит в освинцованном гробу, он мертвый, в то время как принц Гамлет, сын Гамлета Старшего, жив-живехонек. Да и вроде как нет у принца Гамлета девяти братьев и сестер, ни живых, ни мертвых, он единственный сын в семье. Короче, что-то тут не так.
Попробуем с другой (бредовой???) стороны. А что если Гамлет Старший вовсе не мужчина, а женщина?! Тогда эта женщина, будучи больна «свинкой», могла заразить своего сына двумя путями (помимо бытового). Либо имея с ним половую связь, либо непосредственно в своей материнской утробе, если была больна в период вынашивания плода. В последнем случае наша фраза дает картину рожающей женщины, лицо которой искажено гримасой (frownd), и она отчаянно кричит от боли (in an angry parle). Комментаторы настойчиво вчитывают в слово parle «схватку» или «переговоры». Однако французский глагол parler помимо значения «говорить» имеет значение «выражаться», то есть браниться, чтó как нельзя более подходит к рожающей и орущей от боли женщине.
Надо признать, что если все это так, то Шекспиру надо было очень не любить эту женщину, чтобы издеваться над ней таким образом. И очень ее бояться.
Читатель мой! Тому, насколько все это так, и посвящена эта книга. Я намерен разобраться с этой женщиной, с ее сыном (освинцованным) и с прочими ее детьми. Однако путь этот долог и утомителен, да и конца ему, честно говоря, пока не видно. Мы пройдем его лишь отчасти и по большей части лишь в той мере, в которой это касается пьесы «Гамлет». Впрочем, по ходу дела я намерен обсудить и многие другие вещи общего порядка, помимо «Гамлета». Но так уж вышло, что именно на «Гамлете» свет (Шекспира) сошелся клином, и именно с этой пьесой следует разобраться (хотя бы отчасти!) в первую очередь.
А, вообще говоря, если читателю представляется, что приведенный выше логогриф является плодом больного воображения автора этих строк и что ему (читателю) куда спокойнее живется с «санным поляком» и с тем «Гамлетом», которого он имеет (скажем, в классических переводах Пастернака и Лозинского в классической трактовке англо-американских комментаторов и текстологов), то Господь ему (читателю) судья...